Константин Симонов - Солдатами не рождаются

Воспоминания никогда не бывают настолько далекими, чтобы ничего не значить. Даже те из них, на которых уже, казалось, стоит крест, вдруг снова приходят и начинают что-то значить.

И то, что Таня снова вспоминала сейчас о Дегтяре, значило для нее, что, как бы там ни было у нее и с мужем и с Дегтярем, это не отняло у нее потребности любить и совершать счастье для себя и для другого человека. «Совершать счастье» – так не говорят. Так говорят только про чудеса. Ну и что же, а она вот подумала о себе именно так: совершать!..

Она взяла платье и, приложив к себе, простояла несколько минут перед висевшим на стене зеркалом. Зеркало было боковой створкой трельяжа. Глядя в зеркало, она вспомнила, как Суворова говорила, что отломала его от трельяжа там, в Ростове. «Отломала и сунула в чемодан, думала, глядеться в него буду…»

Приложив платье, Таня прикинула, как подобрать подол и сколько убрать в талии. Прикинула так, словно в самом деле собиралась это делать.

Улыбнувшись в зеркале понравившемуся ей синенькому узору и своей собственной бабьей глупости, она сложила платье вдвое и еще раз вдвое и, сунув вместе с лодочками в рюкзак, стала собираться на толкучку: надела ватник и повязалась материнским платком, чтобы не идти на толкучку в форме.

В дверь громко постучали.

– Войдите!

В комнату вошел летчик в низко, по щиколотку отвернутых унтах и в шлеме с длинными, болтавшимися, как у охотничьей собаки, ушами.

– Ищу военврача Овсянникову, – с акцентом сказал летчик, глядя на Таню так, словно она ни в коем случае не могла быть военврачом Овсянниковой.

– Это я, – сказала Таня и стащила с головы платок.

– Тогда будем знакомы! – Летчик протянул ей руку. – Мансуров.

Он был худенький, черненький, совсем молодой, с квадратиками младшего лейтенанта на голубых петлицах шинели. «Наверно, лет на пять моложе меня», – подумала Таня. Она ждала, что будет дальше, совершенно не представляя, зачем пришел к ней этот летчик-узбек. Позавчера Малинин говорил ей, что в воинской части – шефы завода – тоже хотят, чтобы она выступила у них. Может быть, он оттуда, от этих шефов?

– Если хотите с нами лететь, – завтра в шесть утра будьте у штаба округа, – сказал летчик. – Послезавтра доставим вас в штаб Донского фронта, а оттуда уж сами доберетесь.

– Погодите, – сказала Таня. – Я что-то плохо соображаю. – У нее мелькнуло в голове, что все это вместе взятое – ответ Серпилина на ее письмо, но она отмахнулась от этой мысли, слишком похожей на чудо.

Летчик рассмеялся ее удивлению.

– В военно-санитарном управлении округа на учете состоите?

– Состою.

– Мы туда на вас вызов привезли от начштаба Тридцать первой.

– От Серпилина! – воскликнула Таня.

– По фамилии не знаю. Командир корабля вчера лично в руки отдал пакет начальнику военно-санитарного управления и сказал, что если решение будет вас отправить, то завтра можем захватить вас: три машины с завода гоним. А бригвоенврач ему сказал, что когда вызовет вас и поговорит, тогда и поедете. А командир корабля взял в общей части адрес и приказал мне с утра найти вас и сообщить, что бумага на вас лежит у бригвоенврача.

– Большое вам спасибо, – сказала Таня и крепко пожала руку младшему лейтенанту. – Как это вы только меня нашли?

– Как-нибудь понемножку ориентируемся и в воздухе и на земле, – засмеялся младший лейтенант, – тем более что я здесь, на Бешагаче, родился. Отец и мать рядом живут. Как думаете, удастся вам с нами полететь? – спросил он весело. Мысль, что с ними полетит эта молодая женщина, радовала его.

– Конечно, с вами! – сказала Таня, даже не успев подумать, как она все сделает за один день и что будет с матерью, когда мать узнает. – Куда вы сейчас, не к центру?

– К центру.

Таня покосилась на рюкзак и затолкала его обратно под кровать.

– Мне с вами по дороге. Я в санитарное управление прямо сейчас поеду.

Она сбросила с себя ватник и, не стесняясь младшего лейтенанта, даже не думая о нем, взяла со стула гимнастерку, надела ее, шинель и подпоясалась.

– Выходите, я за вами.

Таня задержалась еще на минуту, коротко взглянула на себя в зеркало, поправила пояс, проверила, с собой ли документы, и, запирая дверь, снова, уже не мимоходом, как в первый раз, а с испугом подумала о матери, – как завтра вечером, когда самолет будет лететь где-то далеко-далеко отсюда, мать после смены вернется в эту комнату и ляжет на свою кровать одна.

Во дворе стояли летчик и хозяйка Халида, что-то быстро-быстро, сердито говорившая ему по-узбекски. У Халиды было такое гневное, побледневшее лицо, какого Таня никогда у нее не видела, а у летчика был растерянный и покорный вид, он ничего не отвечал, только стоял и, кивая, повторял: «Хоп, хоп», – значит, соглашался с тем, что ему говорила Халида. Это слово «хоп» Таня уже знала.

Заметив Таню, Халида отвернулась от летчика и ласково, как всегда, улыбнулась ей. И лицо у нее сразу сделалось опять такое, как всегда, – спокойное и грустное, несмотря на улыбку.

– Сильно ругала меня, что пришел за вами, – сказал летчик, когда они с Таней вышли со двора, – сказала, что не надо было приходить, говорить, не надо было вас у матери отнимать. Большую беду, сказала, я в дом принес, плохим гостем был. «Шум кадам» – так у нас говорят старые люди.

Таня только вздохнула – что ей было сказать на это? Потом спросила:

– А вы что, знаете ее?

– Конечно, знаю, мы с ней из одного маххалля. Если у нас в семье свадьба будет, то мы ее пригласим, а если у нее свадьба будет, то она нас пригласит. У моей мамы старшего дяди жена – сестра ее дяди. – Он рассмеялся. – У нас, у узбеков, вообще очень много родственников, старые люди всех считают, никого не за бывают.

Они шли по узкой улочке Старого города. По одной стороне в тени еще лежал снег, а по другой вдоль ярко-рыжих от солнца дувалов бежала под уклон веселая грязная талая вода, и узбекские мальчишки, сидя над ней на корточках в рваных, старых, распахнутых на голой груди халатах, то гнали воду вперед палками, то устраивали запруды и разбивали ее на мелкие ручейки.

– Смотри какие мирабы! – рассмеялся летчик.

И Таня, хотя и не поняла этого слова «мирабы», тоже рассмеялась и поставила сапог поперек ручья, глядя, как пенится и бежит поверх сапога вода. Ей было весело от мысли, что Серпилин получил ее письмо и не забыл о ней и что летчики не оставили пакет просто так в санитарном управлении, а пришли за ней сюда. И все это еще таким теплым солнечным днем! И она полетит завтра на фронт, под Сталинград. Чего можно еще хотеть? Если бы не мама…

– У вас за что орден? Вы не на нашем фронте воевали? – спросил младший лейтенант. Он заметил орден, когда Таня надевала гимнастерку, заметил и удивился: орден Красного Знамени был вообще редкий, а у женщины тем более.