Пэлем Вудхауз - Том 8. Дживс и Вустер

Он оставил полковника, хоть и снявшего с груди отягощенной тяжесть, давящую на сердце, но все еще погруженного в уныние. «Ихавод», [46] «Ихавод», — ворчал себе под нос начальник полиции… — Ихавод, согласно библейской традиции, означает «бесславие», «позор». В Первой книге Царств (в английском переводе — Пророка Самуила) гл. 4, ст. 21, описано, как мать назвала этим именем новорожденного младенца, ввиду того что в это время филистимляне отняли у израильтян Божий Ковчег. — ворчал себе под нос начальник полиции, и притом вполне недвусмысленно. В золотые дни до социальной революции спотыкающийся о ковры полоротый прыщавый юнец вроде Булстроуда мог рассчитывать в крайнем случае на место мальчика на побегушках, сидящего в прихожей. Понятия консерватора старой закалки оскорбляла даже самая мысль о том, чтобы этот позор Саутмолтона носил священный титул дворецкого.

Он с тоской вспомнил свою лондонскую молодость на переломе столетий, и классических дворецких, встречавшихся ему в домах, которые он в те поры посещал… дворецких на добрых двести пятьдесят фунтов весом, с тремя подбородками и далеко выступающим брюхом, с выпученными зелеными глазами и строгими, надменными манерами, каких в пятидесятые годы двадцатого века в нашем выродившемся мире уже днем с огнем не сыщешь. Тогда это были действительно дворецкие, в самом глубоком и священном смысле этого слова. А теперь вместо них юнцы со скошенными подбородками и с обязательной карамелью за щекой, отвечающие: «Туточки я», — когда к ним обращаешься.

Человек, проживающий так близко от Рочестер-Эбби, не мог, задумавшись над вопросом о дворецких, обойти мыслью главное украшение соседского дома, а именно Дживса. О Дживсе полковник Уайверн думал с большим теплом. Дживс произвел на него самое глубокое впечатление. Он находил, что Дживс — это настоящее сокровище. Молодой Рочестер, по мнению полковника, вообще не жаловавшего молодежь, ничего особенного собой не представлял, но его дворецкого, этого самого Дживса, он оценил с первого взгляда. И при мысли о нем среди мрака, одевшего все вокруг после неприятной сцены с Евангелиной Трелони, вдруг засиял луч света. Пусть сам начальник полиции останется со своим Булстроудом, но зато, по крайней мере, его дочь выходит замуж за человека, у которого есть настоящий традиционный дворецкий. Мысль эта утешала. Все-таки наш мир не так уж и плох.

Он поделился этим соображением с Джил, которая минуту спустя как раз вошла к нему с видом холодным и гордым, но Джил вздернула подбородок и приняла вид еще более холодный и гордый. Ну прямо Снежная Королева.

— Я не выхожу замуж за лорда Рочестера, — кратко заявила она.

Полковнику подумалось, что, должно быть, его дочь страдает амнезией, и он попытался оживить ее память.

— Нет, выходишь, — напомнил он ей. — В «Таймсе» было напечатано, я сам читал. Объявляется о помолвке между…

— Я расторгла помолвку.

Луч света, о котором говорилось чуть выше, маленький лучик, блеснувший для полковника Уайверна во мраке, внезапно фукнул и погас, как луна на театральном заднике, когда перегорели пробки. Начальник полиции изумленно вытаращил глаза.

— Расторгла помолвку?

— И навсегда, больше с лордом Рочестером я не разговариваю.

— Какие глупости, — заспорил полковник Уайверн. — Как это, не разговариваешь? Вздор. Я так понимаю, у вас произошла пустячная размолвка, как говорится, милые бранятся…

Но Джил не могла покорно смириться с тем, чтобы от ее беды, которая, бесспорно, являлась самой большой трагедией со времен Ромео и Джульетты, так легко отмахнулись. Надо все-таки подбирать подходящие слова.

— Нет, это не пустячная размолвка, — возразила она с жаром оскорбленной женщины. — Если ты хочешь знать, почему я ее расторгла, то я это сделала из-за его возмутительного поведения с миссис Спотсворт.

Полковник Уайверн приложил палец ко лбу.

— Спотсворт? Спотсворт? Ах, да. Та американская дама, про которую ты давеча говорила.

— Американская шлюха, — холодно уточнила Джил.

— Шлюха? — заинтересовался полковник.

— Я сказала именно это.

— Но почему ты ее так называешь? Ты что, застала их на месте… э-э-э… преступления?

— Да, застала.

— Господи помилуй!

Джил два раза сглотнула, словно ей что-то попало в горло.

— По-видимому, все началось, — проговорила она тем невыразительным тоном, который раньше так обидел Билла, — несколько лет назад в Каннах. Они с лордом Рочестером купались там у Райской скалы и ездили кататься при луне. А ты знаешь, к чему это приводит.

— О да, еще бы не знать, — живо подхватил полковник Уайверн. И уже собрался было подкрепить это утверждение рассказом из своего интересного прошлого, но Джил продолжала все таким же странным, невыразительным тоном:

— Вчера она приехала в Рочестер-Эбби. Якобы Моника Кармойл познакомилась с ней в Нью-Йорке и пригласила ее погостить, но я не сомневаюсь, что у нее с лордом Рочестером все было сговорено заранее, потому что сразу было видно, какие между ними отношения. Едва только она появилась, как он стал крутиться и увиваться вокруг нее… любезничал с нею в саду, танцевал с нею чарльстон, как кот на раскаленных кирпичах, и вдобавок еще, — заключила она совершенно как ни в чем не бывало, подобно той миссис Фиш в Кении, которая произвела такое сильное впечатление на капитана Биггара невозмутимостью при исполнении канкана в нижнем белье, — в два часа ночи вышел из ее спальни в лиловой пижаме.

Полковник Уайверн поперхнулся. Он собрался было склеить разрыв, заметив, что человек вполне может обменяться парой-тройкой любезностей с дамой в саду и скоротать вечером время за танцами, и при этом остаться ни в чем не повинным; но последнее сообщение лишило его дара речи.

— Вышел из ее комнаты в лиловой пижаме?

— Да.

— Лиловой?

— Ярко-лиловой.

— Ну, знаете ли!

Как-то в клубе один знакомый, раздосадованный своеобразными приемами полковника Уайверна при игре в бридж, сказал про него, что он похож на бывшего циркового лилипута, который вышел на пенсию и обжирается углеводами, и это замечание было отчасти справедливо. Он и впрямь был, как мы уже говорили, невысок и толст. Но когда надо было действовать, он умел преодолеть малость роста и избыток обхвата и обрести вид значительный и грозный. Начальник полиции величаво пересек комнату и дернул сонетку.

— Туточки я, — объявил Булстроуд.

Полковник Уайверн сдержался и не дал воли огненным словам, которые рвались у него с языка. Ему надо было экономить силы.

— Будстроуд, — произнес он. — Принесите мой хлыст.

В чаще прыщей на лице дворецкого мелькнуло нечто живое. Это было виноватое выражение.