Василий Быков - Его батальон

– Возвратятся разведчики – сразу на КП! – сохраняя привычный деловой тон, приказал комбат.

– Ясно!

Вдвоем с Гутманом они быстро пошли по склону вверх. В поле было темно и морозно-ветрено. Высота мрачным горбом по-прежнему молчаливо дремала в ночной темноте на краю неба. Волошин на секунду остановился, послушал – теперь где-то там ползли его разведчики, и коротенькая тревога за их судьбу привычно шевельнулась в сознании комбата. В том, что он послал их, была маленькая хитрость, своего рода местная рационализация, к которой нередко приходилось прибегать на войне и от которой, случалось, зависело многое. Конечно, тут не обходилось без риска, но всякий раз думалось, авось как-либо обойдется, ребята опытные, сделают свое дело и благополучно вернутся. Он очень надеялся на этих ребят.

Гутман, наверное, знал какой-то другой путь на КП – без кустарника и воронок – и уверенно вел его в темноте. Вскоре они порядочно-таки отдалились от рубежа седьмой роты, сторожкая напряженность уменьшилась. Все-таки какой там ни тыл в полукилометре от ротной цепи, а на душе становилось спокойнее. Мысли комбата перешли на другое, и только он хотел спросить Гутмана, как ординарец, будто угадав вопрос, обернулся и заговорил сам:

– Все кумекают там. В штабе. Насчет высоты этой.

– Да? Ну и что?

– А! Послушал, так смешно стало. Батальон, батарея, взаимодействие! И никому невдомек, что батальон этот – одна рота.

– Да? – сдержанно переспросил Волошин. – Что же ты не доложил им?

Гутман едва заметно передернул плечом:

– А что я? Мое дело маленькое.

Он помолчал недолго, потом на ходу поддернул плечом ремень автомата.

– Знаете, не с того конца они начинают. Сперва надо бы совхоз взять. Тогда немчура с высоты сама деру даст.

– Ты думаешь?

– А что ж, скажете, нет?

Нет, комбат не мог сказать «нет». На этот счет ординарец безусловно был прав.

– Собрать все три батальона да ударить по совхозу. А то растянули полк на четыре километра и тыркаются.

– Тебе только начальником штаба быть. Полка или даже дивизии, – с припрятанной иронией заметил комбат. Гутмана, однако, это ничуть не смутило.

– А что ж! Ну и справлюсь. Конечно, академий я не кончал, но голову имею. Скажите, этого мало?

Волошин ответил не сразу, всерьез возражать на такой аргумент не имело смысла.

– Вообще, ты прав. Этого не мало. К сожалению, не всегда голова решает.

Ординарец с запалом намерился что-то сказать, но, видно, одернул себя и неопределенно махнул рукой:

– А, что говорить!

И уже другим, успокоенным тоном сообщил:

– Привязал Джима ремнем к столу. Сидит. За пять шагов никого не подпускает. Пусть! Еще наплачутся с ним.

– С ним что плакать? Как бы мы без него не заплакали.

В траншее на КП было полно людей, все молча стояли группами, подняв воротники и отвернувшись от холодного ветра. Стояли и сидели также у входа в землянку, кое-где слышались приглушенные реплики на непонятном азиатском языке. Гутман легко соскочил с бруствера, за ним соскочил комбат, они протиснулись между безразличных к ним, незнакомых бойцов и пролезли в землянку.

Тут тоже было тесно, несколько фигур в шинелях загораживали скупой свет фонаря, у которого склонился Маркин – переписывал пополнение. Заслышав шаги комбата, начштаба поднял голову и выразительно, со смыслом вздохнул.

– Что из полка? – спросил Волошин.

– В шесть тридцать атака.

– Патроны у пополнения есть?

– Патроны-то есть, – как-то загадочно проговорил Маркин. – Да что толку.

– А что такое?

– Что? – Лейтенант многозначительно кивнул в сторону бойцов. Человек пять их в мешковатых шинелях и касках, насунутых на зимние шапки, молча стояли перед ним с терпеливой покорностью на широких остуженных лицах. – По-русски ни бельмеса. Вот что.

Это было похуже. Это было совсем даже плохо, если иметь в виду, что планировалось поутру и сколько времени оставалось до этого утра.

Комбат с озабоченным интересом посмотрел на бойцов, и ему стало не по себе от одного только их внешнего вида. Не обмятые в носке шинели, обвислые, с брезентовыми подсумками ремни, озябшие руки в трехпалых больших рукавицах, которые как-то неумело и бессильно держали обшарпанные ложи винтовок, сгорбленные от тощих вещмешков фигуры. По-русски они в самом деле понимали не много – Маркин задавал вопрос, а низенький, с припухшим лицом красноармеец переводил, и очередной боец уныло отвечал глухим голосом.

– Замучился совсем, – сказал Маркин и почти закричал со злостью: – Место рождения? Область?

Волошин наблюдал за всем этим и думал, что выпестованный его заботами, сколоченный за долгие недели формировки его батальон, наверное, на том и кончится. Как он ни старался сберечь личный состав, роты все-таки таяли, росло число новичков, неизвестных ему бойцов, и все меньше оставалось закаленных ветеранов, и с ними по крупицам убывала его боевая сила и его командирская уверенность. Это почти пугало. Он уловил в себе это непривычное для него ощущение еще там, в траншее, когда пробирался сюда среди них – истомленных ожиданием и неизвестностью, подавленных опасной близостью передовой, безразличных ко всему. Комбата охватило недоброе чувство раздраженности, какая-то злая сила подбивала на резкое слово, окрик, какой-то решительный поступок, в котором бы нашло выход это чувство. Но такой поступок сейчас – знал он – был бесполезен, надо было, сжав зубы, неторопливо и ровно делать свое обычное дело: готовить батальон к бою.

– Много еще писать?

– Заканчиваю, – сказал Маркин.

Комбат резко обернулся к ординарцу:

– Товарищ Гутман! Стройте пополнение!

– Есть! Пополнение – строиться! – свирепым старшинским голосом скомандовал Гутман.

Приглушенный топот наверху еще не утих, когда комбат решительно шагнул из землянки и, опершись на бруствер, выскочил из траншеи. Гутман поспешно скомандовал «смирно!», комбат сошел с подмерзших комьев бруствера. В этот момент сзади над высотой взмыла ракета, ее трепетный отсвет прошелся по лицам бойцов, которые с пугливой опаской съежились, однако не оставили места в строю. Все посмотрели на высоту, потом – на него, их командира, наверно ожидая команды «ложись!» или разрешения рассредоточиться. Но он не подал даже «вольно», а сдержанно дошел до середины строя и остановился.

Ракета догорела, мерцающий над высотой полумрак сменился плотной ночной темнотой.

– Кто понимает по-русски?

– Я понимай.

– Я тоже.

– Один человек – ко мне!

Кто-то вышел из строя и встал в трех шагах от командира батальона.

– Становитесь рядом, будете переводить. Больные есть?

Боец негромко сказал несколько слов на своем языке.

– Есть.