Эжен Сю - Парижские тайны. Том I

— Да, именно таким я его и знал, — подтвердил Ро-дольф. — Добросердечным, преданным и деликатным… Но вы никогда не говорили с ним об этих несостоявшихся браках?

— Признаюсь вам, монсеньор, этот вопрос много раз возникал у меня на губах, но он был так добр, так предан, что я каждый раз умолкала, боясь ранить его преданность и доброту… Чем ближе подходил день нашей свадьбы, тем счастливее был господин д’Арвиль. И все же временами он впадал в мрачное уныние… Однажды он с печалью посмотрел на меня и глаза его наполнились слезами. Он казался очень удрученным, как будто хотел, но не решался доверить мне важный секрет… Я подумала, что он вспоминает о тех непонятных, болезненных отказах… Признаюсь, мне стало страшно. Тайное предчувствие предупредило меня, что речь идет, по-видимому, о чем-то ужасном, способном искалечить всю мою жизнь. Но я так настрадалась в доме моего отца, что подавила мои страхи…

— И д’Арвиль ничего вам не открыл?

— Ничего. Когда я спросила о причинах его печали, он ответил: «Простите, просто у меня такая грустная радость». Эти слова, произнесенные трогательным тоном, немного успокоили меня… К тому же как я могла сомневаться, когда глаза его были полны слез, как могла оскорбить его недоверием из-за его прошлого?

Свидетели со стороны маркиза д’Арвиля, герцог де Люсене и виконт де Сен-Реми, прибыли в Обье за несколько дней до нашей свадьбы, на которую были приглашены только наши ближайшие родственники. Сразу же после брачной церемонии мы должны были отправиться в Париж… Я не испытывала к маркизу любви, но он был мне симпатичен; его характер вызывал уважение. Если бы не события, последовавшие за моим роковым замужеством, я бы, наверное, нежно привязалась к нему. Итак, мы обвенчались.

При этих словах г-жа д’Арвиль побледнела, казалось, решимость покидает ее. Но затем она продолжала:

— Сразу после свадьбы отец нежно обнял меня. Госпожа Ролан тоже поцеловала меня, и я не могла при всех уклониться от этого лицемерного поцелуя. Своей белой сухой рукой она с такой силой сжала мою руку, что мне стало больно, и прошептала мне на ухо слащавым голоском коварные слова, которые я не забуду никогда: «Вспоминайте изредка обо мне, наслаждаясь своим счастьем, ибо это я устроила вашу свадьбу!»

Увы, я не могла тогда понять истинный смысл ее слов. Венчание закончилось в одиннадцать часов. Сразу после этого мы сели в карету; с нами была моя горничная и старый слуга маркиза. Мы ехали так быстро, что должны были добраться до Парижа часам к десяти вечера.

Меня бы удивила молчаливость и уныние д’Арвиля, если бы я не знала, что у него, как он говорил, радость печальная. Да и сама я волновалась и тосковала: я возвращалась в Париж первый раз после смерти матери, а кроме того, как ни горько мне жилось с отцом, все-таки это был мой родной дом, и я покидала его, Чтобы поселиться в чужом доме, где все для меня будет новым и незнакомым. Я останусь там одна со своим мужем, которого знаю всего полтора месяца и который еще накануне обращался со мной с изысканной вежливостью, не более. Вряд ли кто до конца понимает, какой страх внушают нам перемены в обращении даже самых воспитанных мужчин, когда мы становимся, их женами. Никто не думает, что молодой женщине трудно за несколько часов преодолеть девичью робость и смущение.

— Мне всегда казался диким и варварским этот обычай так бесцеремонно и грубо увозить молодую жену, словно военную добычу, вместо того чтобы окружить ее нежностью и деликатностью и со всей осторожностью страсти пробудить ее к любви.

— Значит, вы понимаете, монсеньор, с каким тяжелым сердцем и с какими опасениями возвращалась я в этот город, где совсем недавно умерла моя мать. И вот мы приехали в дом д’Арвилей.

Волнение молодой женщины удвоилось, на щеках появился жгучий румянец, и она горестно воскликнула:

— И все же вам надо знать все до конца, иначе вы будете меня презирать еще больше! Так вот, — продолжала она с решимостью отчаяния, — меня проводили в предназначенные для меня покои и оставили одну… Вскоре господин д’Арвиль пришел ко мне… Несмотря на всю его предупредительность и нежность, я умирала от страха… Рыдания душили меня… Но я принадлежала ему… Нужно было отрешиться от себя… И вдруг мой муж испустил ужасный крик, схватил меня так, что кости затрещали, но я не могла вырваться из его железных объятий… Я молила его сжалиться, но он меня не слышал… Лицо его исказили страшные конвульсии, глаза вращались в орбитах с завораживающей быстротой, из перекошенного рта шла кровавая пена, и он все равно не отпускал меня… Я потеряла сознание, когда маркиз д’Арвиль забился в судорогах в пароксизме этого ужасного припадка. Вот такой была моя брачная ночь, монсеньор… Такова была месть госпожи Ролан!

— Несчастная женщина! — горестно воскликнул Родольф. — Я все понял, это эпилепсия… Какой ужас!

— И это еще не все, — добавила Клеманс душераздирающим голосом. — О, эта роковая ночь… будь она проклята навсегда! Моя доченька, мой бледный ангелочек унаследовала эту ужасную болезнь.

— Значит, ваша дочь тоже?.. Значит, отсюда ее бледность и слабость?

— Да, отсюда. О господи, да, это так, и врачи говорят, что эта болезнь неизлечима… потому что она наследственная…

Маркиза д’Арвиль спрятала лицо в ладони; мучительное признание истощило ее, и она не могла больше произнести ни слова.

Родольф тоже молчал.

Мысль его невольно отступала перед ужасами этой трагической брачной ночи… Он представлял себе эту юную девушку, огорченную и подавленную возвращением в город, где умерла ее мать, представлял, как она вошла в незнакомый, чужой дом и осталась наедине с мужчиной, к которому испытывала только симпатию и уважение, но ничего похожего на любовь, на сладостное смущение, на то пьянящее чувство, которое заставляет женщину забыть целомудренные страхи и предаться очарованию законной и разделенной страсти.

Нет, ничего этого не было. Дрожа от стыда и страха, Клеманс ждала, печальная и холодная, с разбитым сердцем, с пылающим лицом, с глазами, полными слез… Она решается, уступает… но вместо слов любви и нежности, вместо слов утешения и благодарности за счастье, которые она подарила, она слышит рычание безумца и видит у своих ног человека, пораженного самой ужасающей из всех неизлечимых болезней, который хрипит с кровавой пеной у рта и бьется в страшных судорогах.

И это не все! Ее дочь, бедный невинный ангелочек, тоже обречена от рождения.

Мучительные и горькие признания Клеманс пробудили у Родольфа мрачные мысли.

«Таковы законы этой страны, — говорил он себе. — Прелестная юная девушка, чистая, преданная и доверчивая, становится жертвой гнусного обмана и соединяет свою судьбу с человеком, пораженным ужасной болезнью, которая передается по наследству его детям. Несчастная женщина слишком поздно узнает эту страшную тайну. Но что она может сделать? Ничего.