Эжен Сю - Парижские тайны. Том I

— Но господь бог добр, милостив: почему вы боитесь обратиться к нему с молитвой, войти в церковь?

— О нет… нет… господин Родольф… Это было бы кощунством… Я и без того гневлю бога.

— Скажите, вы любили кого-нибудь до сих пор?

— Нет, никогда.

— Почему?

— Вы же видели посетителей кабака… а кроме того, чтобы любить, надо быть честной…

— Честной?

— Да, зависеть только от себя… суметь… Но если вам все равно, господин Родольф, пожалуйста, не будем говорить об этом.

— Хорошо, Лилия-Мария, поговорим о другом… Но почему вы так смотрите на меня? И снова ваши красивые глаза полны слез… Я огорчил вас чем-нибудь?

— О, как раз напротив; но вы так добры ко мне, что у меня слезы навертываются на глаза… и потом вы не говорите мне «ты»… и потом… можно подумать, что вы взяли меня на прогулку только ради моего удовольствия: такое у вас бывает довольное выражение лица, когда вы видите меня счастливой. Вы не только защитили меня вчера… вы позволяете мне провести с вами такой чудесный день.

— Правда, вы чувствуете себя счастливой?

— Я долго-долго не забуду этого счастья.

— Счастье бывает так редко.

— Да, очень редко.

— По правде сказать, за неимением того, чего у меня нет, я забавляюсь иногда, предаваясь мечтам, и говорю себе: «Вот кем бы мне хотелось быть… вот доля, которая пришлась бы мне по душе…» А вам, Лилия-Мария, наверное, тоже случается мечтать, строить воздушные замки?

— Да, прежде, в тюрьме, до моего прихода к Людоедке, я только и делала, что мечтала и пела; но теперь это бывает со мной все реже… А чего бы вам хотелось, господин Родольф?

— Быть богатым, очень богатым… Иметь слуг, экипажи, выезжать в свет, каждый день бывать в театре. А вы о чем мечтаете, Лилия-Мария?

— Я не так требовательна, как вы; мне хотелось бы расплатиться с Людоедкой и иметь после этого немного денег, чтобы подыскать работу, снять уютную маленькую комнатку, очень чистенькую, с деревьями перед окнами, на которые я поглядывала бы, сидя за шитьем.

— И много цветов на подоконнике?..

— О, конечно… И, если только это возможно, жить в деревне, вот и все.

— Комнатка, работа, это лишь необходимое; но в мечтах можно позволить себе и нечто большее… Разве вам не хотелось бы иметь выезд, бриллианты, красивые платья?

— Столького я не требую… Быть свободной, жить в деревне и не бояться, что умрешь в больнице… О, главное не умереть в больнице… И знаете, господин Родольф, такая мысль часто приходит мне в голову, это мучительно!

— Увы, нам, бедным людям…

— Я говорю не о нищете… А о том, что бывает после смерти.

— И что же?

— Вы не знаете, что делают с бедняками после смерти?

— Нет…

— Я дружила в тюрьме с одной девушкой… Она умерла в больнице… А тело ее отдали хирургам, — прошептала, вздрогнув, бедняжка.

— Неужели, несчастная, у вас часто бывают такие мрачные мысли? Это ужасно!!!

— Вас удивляет, господин Родольф, что я стыжусь того, что будет с моим телом после смерти… Увы, боже мой… ведь только этот стыд мне и оставили…

Эти горькие, скорбные слова глубоко опечалили Родольфа. Он, содрогаясь, закрыл лицо руками; он думал о роке, поразившем Лилию-Марию… думал о матери этой несчастной девушки… Ее мать… Она была счастлива, богата, быть может, уважаема…

Уважаема… богата… счастлива… А ее дочь, которой она, вероятно, безжалостно пожертвовала, чтобы избежать позора, сменила чердак Сычихи на тюрьму, а тюрьму на вертеп Людоедки; из этого вертепа она может попасть в больницу… а после смерти…

Какая страшная судьба!

Горькие, скорбные слова Певуньи глубоко опечалили Родольфа.

Видя мрачное выражение его лица, она застенчиво сказала:

— Простите, господин Родольф, мне следовало отогнать эти грустные мысли. Вы взяли меня с собой, чтобы доставить мне удовольствие, а я то и дело говорю вам что-нибудь печальное… такое печальное, господи, что и сама не знаю, как это получается, право же, это помимо моей воли… Я никогда не была счастливее, чем сегодня, и, однако, слезы поминутно навертываются на глаза… Вы не гневаетесь на меня из-за этого? Скажите, господин Родольф? Впрочем… видите… эта грусть рассеялась так же быстро, как и пришла… Теперь… я о ней даже не думаю… Я буду благоразумна… Пожалуйста, господин Родольф, посмотрите мне в глаза.

И Лилия-Мария, раза два-три прикрыв веки, чтобы прогнать последние упрямые слезинки, широко-широко открыла глаза и взглянула на Родольфа с очаровательной наивностью.

— Лилия-Мария, умоляю вас, не принуждайте себя. Будьте веселой, если вам весело, и грустной, если вам грустно… Бог ты мой, на меня, говорящего с вами, тоже находят иногда мрачные мысли. И мне было бы очень тяжело изображать радость, которую я не испытываю.

— Правда, господин Родольф, и вам бывает грустно?

— Конечно, мое будущее нисколько не лучше вашего… У меня нет ни отца, ни матери… Стоит мне завтра заболеть, мне не на что будет жить. Ведь я расходую все, что зарабатываю.

— Вы совершаете ошибку, поверьте… большую ошибку, господин Родольф, — проговорила Певунья с явной укоризной, которая заставила его улыбнуться, — вам следовало бы класть деньги в сберегательную кассу… Все мое злосчастье произошло от того, что я не экономила денег… Имея в запасе двести франков, рабочий никогда не будет жить на чужой счет, никто не припрет его к стене… Безденежье нередко бывает дурным советчиком.

— То, что вы говорите, очень правильно, очень умно, моя маленькая хазяюшка. Однако двести франков… как сэкономить двести франков?

— Но, господин Родольф, это же проще простого: давайте подсчитаем, и вы убедитесь в этом… Вы зарабатываете иной раз до пяти франков в день, правда?

— Да, когда я работаю.

— Надо работать ежедневно. Неужели вам так уж плохо живется? У вас прекрасное ремесло… художник по раскраске вееров… Да такая работа должна быть для вас удовольствием… Право, вы неблагоразумны, господин Родольф, — прибавила Певунья строгим тоном. — Рабочий может жить, и хорошо жить, на три франка в день; таким образом, у вас будет ежедневно оставаться двадцать су, а в конце месяца наберется целых шестьдесят франков… Это же кругленькая сумма!

— Да, но так приятно прохлаждаться, бездельничать!

— Повторяю, господин Родольф, вы неблагоразумны, как ребенок…

— Хорошо, отныне я буду благоразумен, маленькая ворчунья; вы дали мне превосходную мысль… Я не подумал об этом…

— В самом деле? — воскликнула девушка, радостно хлопая в ладоши. — Если бы вы знали, как вы меня обрадовали!.. Вы станете откладывать сорок су в день! Правда?

— Да… Я стану экономить сорок су в день, — сказал Родольф, улыбаясь помимо воли.

— Правда, правда?

— Обещаю вам…

— Вот увидите, как вы будете гордиться первыми отложенными деньгами… Но это еще не все… Только обещайте мне не сердиться.