Кнут Гамсун - Бенони

Словом, за праздничным столом пустых мест не осталось. И для всех были серебряные ложки и серебряные вилки, что для богатых, что для бедных.

— А почему это с маяка не пришли? — спросил Мак.

— Мы их просили.

— Ну так попросите ещё раз.

Эллен, горничная, смазливая и расторопная, мгновенно выскочила за дверь, чтобы привести смотрителя маяка с женой. В ожидании никто не ел, только пропустили по рюмочке, которыми обносил Стен-Приказчик.

Смотритель и его жена были скромная, ничего не значащая чета, одетая по своему скудному достатку в ветхое, старомодное платье, а на их лицах долгая безрадостная жизнь и губительная праздность при маяке наложили вечную печаль слабоумия. Они настолько устали друг от друга, что начисто утратили способность держать себя вежливо или даже просто передать один другому тарелку.

У дальнего конца стола сидела жена младшего мельника, ей полагалось опекать обоих нахлебников, потому что сами они уже мало что понимали. Хо-хо, вот двадцать лет назад и она блистала красотой в покоях Сирилунна, но за эти годы заметно растолстела и у неё вырос второй подбородок. Впрочем, и сейчас она неплохо выглядела, и кожа у неё была нежная, словом, никаких примет старости. Дальше сидела Якобина, что была замужем за Уле-Мужиком. Родом Якобина была с юга, из Хельгеланна, смуглая, узкоглазая, ещё у неё были самые кудрявые волосы среди всех здешних, почему и прозвали её Брамапутрой 14 14 Брамапутра (Брахмапутра) — река в Китае, Индии и Восточном Пакистане. . И кто бы мог подумать, что именно дряхлый смотритель маяка в весёлый час придумал для неё это прозвище.

Мак сидел, окидывал взглядом стол, он хорошо знал всех сидящих за этим столом, особенно — девушек и женщин, и каждое Рождество он сидел во главе стола, глядел на знакомые лица и предавался воспоминаниям.

Хотите верьте, хотите нет, но даже у жены младшего мельника ходуном ходила пышная грудь, и она была полна воспоминаний. Хотите верьте, хотите нет, но даже Брамапутра засверкала глазами и покачала кудрявой головой, и голова у ней тоже была полна воспоминаний. Ещё раз налили вина, и она выпила свою рюмку, и совсем разгорячилась, и выставила ногу далеко под столом. А что до Мака, то по его неподвижному лицу никто бы не догадался, что и он может быть ласковым в чьих-то объятиях, что и у него бывает нежный взгляд. Через равные промежутки времени он поднимал свою рюмку, переводил глаза на Стена, приказчика, и спрашивал: «А ты не забыл подлить всем?». Заметив, однако, что бедный виночерпий сам не успевает проглотить ни кусочка, распорядился по-новому и посадил с другой стороны стола Мартина, второго приказчика. Мак всё умел уладить, и разговор он вёл о разных мелочах, которые могли заинтересовать всех его гостей.

И только два старика, Фредрик Менза и Монс, ничего не слушали, а просто ели, тупо и натужно, как животные. Монс всё глубже уходил головой в свой шерстяной шарф, и тем шире казались его плечи, а голова Фредрика Мензы, напротив, торчала кверху на худой шее, словно у грифа, но разум в ней так же умер, как и у Монса. Похоже было, будто два покойника восстали из гроба и пальцы их успели перенять осторожные движения червей. Если Фредрик Менза обнаруживал на столе нечто удалённое, до чего он не мог дотянуться, он привставал с места, чтобы достать и взять желаемое. «Тебе чего? Чего ты хочешь?» — тихо спрашивала дочь и, толкнув его, совала ему в руку кусок какой-нибудь снеди, что вполне устраивало старика. Монс любовно оглядел блюдо со свининой и начал в нём ковыряться, ему тут же сунули кусок, и Монс увидел, что кусок, который почему-то не давался в руки, теперь у него. Он щедро обмазал свинину маслом и принялся уплетать. Ему сунули ещё ломоть хлеба, могильные черви цепко обхватили хлеб и удержали его. Кусок свинины исчез в два счёта, Монс поискал его взглядом на своей тарелке, но не нашёл. «У тебя ж хлеб есть», — сказала жена мельника, и Монс с полным удовольствием начал поедать хлеб. «Лучше обмакни его в чай», — сказал кто-то, потому что все присутствующие наперебой желали помочь старичкам и позаботиться о них. Тут кто-то обнаружил, что бедняга держит в руке сухой хлеб, и поспешил на выручку с маслом и другими вкусными вещами. Словно выживший из ума великан, словно гора высился Монс и поглощал свою еду, а прикончив кусок хлеба, продолжал отыскивать этот кусок глазами у себя в руке и даже спросил вполне осмысленно: «Его больше нет?». А Фредрик Менза словно попугай повторил: «Его больше нет?» — оставаясь таким же тупым и беспонятливым.

Два старика, с нечистыми лицами, с жиром и грязью на руках, с неистребимым запахом старости, распространяли на нижнем конце стола какое-то гадостное чувство, какой-то звериный дух, который растекался по обе стороны стола. Не сиди гости у самого Мака, трудно сказать, каким непотребством всё это могло завершиться. Ни одного разумного слова не раздавалось на дальнем конце стола, все направили мысли единственно на то, чтобы прислуживать старческой немощи. И вот Монс, утомлённый обилием пищи, уставился на свечи вдоль стола и захохотал. «Ха-ха-ха! — хохотал он, и глаза у него были будто гнойные нарывы. — Тысяча чертей, я доволен!» — восклицал Монс. «Ха-ха-ха!» — закатился и Фредрик Менза с нелепой серьёзностью, не переставая, впрочем, есть.

— Бедняжки, у них тоже есть свои радости, — твердили собравшиеся. Только у жены мельника хватало ума, чтобы испытывать стыд.

И во всём доме не сыскать ни одного ребёнка... Тут подали сласти и шерри. Ни в чём не было недостатка за этим столом.

— У всех рюмки полные? — справился Мак. — Тогда по обычаю выпьем за здоровье моей дочери баронессы Эдварды.

Ах, до чего это было разумно, и благородно, и по-отцовски! Ну, как не уважать такого человека?!

Бенони не сводил глаз со своего господина, как тот кашляет в салфетку, а не на весь стол и как управляется с вилкой. Бенони со своей стороны тоже был парень не промах, в любой ситуации он находил пример для подражания, и где бы он ни побывал, он всегда уносил с собой какое-нибудь новое знание. И когда теперь Мак чокнулся с ним, Бенони успел уже пройти хорошую выучку и ответил вполне по-благородному, как настоящий важный господин. Поистине всё шло к тому, чтобы из Бенони получился второй Мак.

Потом хозяин протянул свою рюмку к смотрителю маяка и его жене — то были единственные соседи Сирилунна со стороны моря. Ваше здоровье! Старая дама смутилась и покраснела, хотя ей уже стукнуло пятьдесят лет и у неё были две взрослые замужние дочери и внуки. Смотритель с идиотским видом обратил к Маку увядшее лицо — вот так, мол. Затем он взял свою рюмку и не спеша выпил. Только руки у него как-то странно дрожали. Не потому ли, что Мак счёл его человеком, с которым можно чокнуться? После чего он снова погрузился в привычное слабоумие.