Кнут Гамсун - Бенони

Роза сказала:

— А как мне быть с Бенони?

— Как тебе с ним быть? — вскричал молодой Арентсен, вкладывая в свои слова другое значение. — Ты же его бросаешь!

Роза покачала головой.

— Так не годится. Разумеется, через всё это надо пройти, так ли, иначе ли, но... Я ему напишу.

— Вовсе нет. Это ни к чему.

— Не далее как несколько дней назад я снова получила от него письмо, — сказала Роза. — Подожди минутку, я его принесу. Я на него не ответила, мне трудно было.

Роза ушла за письмом. И всё время она думала про кольцо и про крестик, и про то, что спаленка и большая комната, которую Бенони пристроил к своему дому, — это всё ради неё. Ещё она вспомнила про некую дату в середине лета.

— Оно, конечно, не очень складно написано, — сказала Роза извиняющимся тоном молодому Арентсену и развернула письмо. Она держалась очень серьёзно, и на душе у неё было грустно. — Но в конце концов, главное — это ведь не слова и не буквы, — добавила она.

— А что ж тогда главное?

— Смысл, — коротко отвечала она, чтобы исключить всякую возможность насмешки.

Но письмо Бенони было написано с такими выкрутасами, что при всём желании трудно было удержаться от улыбки, читая эти забавные строки. Он писал, что лишь с большим трудом принуждает свою руку взяться за перо и что прежде всего желает успокоить её насчёт своего здоровья. Со здоровьем всё обстоит отлично. Далее, что он был очень даже огорчён из-за её молчания с оказией, со Свеном. Для него бы даже две строчки были великой радостью до конца жизни, но она, верно, почему-нибудь да не смогла. Что до товара, так он всё делает наилучшим образом и Маку на пользу, но только покупателей очень много и цены от этого ползут вверх... Ещё сообщаю тебе, что купил у хозяина промыслов две пары голубей, чтоб весной их поселить в нашей голубятне. Два белых и два сизаря. Так что, видишь, ты в моих мыслях всегда и во всякую пору, и я тебе верен до самой смерти. Дорогая Роза, если надумаешь черкнуть мне хоть две строчки, не забудь надписать на конверте название галеаса «Фунтус», здесь галеасов очень много и других судов полное море. Да как же я буду благодарить и благословлять тебя за твои строчки, а письмо спрячу на груди как цветочек. Ещё из новостей скажу, что у нас очень хороший пастор, он нас посещает и другие суда и даже рыбаков на самых дрянных лодчонках. А мы, кто выходит в море, у нас с утра до вечера опасная жизнь, и в любой час нас может призвать Господь. Так, например, в среду опрокинулся один парусник из Ранена на Хельгеланне и один человек по имени Андреас Хельгесен остался. Других удалось снять с киля, но только они потеряли всё, что у них было, и всю свою рыболовную снасть. Хочу на сей раз закончить немудрящую писанину и попросить от тебя доброго ответа, потому как люблю тебя изо всех сил. Но раз уж ты избрала меня спутником жизни, то не за моё высокое звание или великую учёность, а за моё бедное сердце. И ещё одно — я долго собирался скрыть это от тебя и не рассказывать, пока не вернусь домой, но прикинул и решил, что лучше рассказать тебе, что я послал Маку два письма и получил от него два ответа, и мы с ним поладили на том, что я покупаю пианино, на котором ты играла, и столик розового дерева, который стоит у него в малой гостиной. И я велел перевезти эти предметы в наш дом, чтоб они были как маленькое напоминание обо мне, когда я вернусь. Будь здорова и напиши поскорей. Твой Б. Хартвигсен — это моё имя. А имя галеаса «Фунтус».

— Господи, это же письмо какого-то пещерного жителя, — вскричал Арентсен, вытаращив глаза от изумления.

— Нет, я бы так не сказала, — ответила Роза. Но она явно была смущена и торопливо сунула письмо в карман.

— «Из новостей скажу, что у нас очень хороший пастор», — пробормотал он и поглядел искоса на Розу.

— Боже мой! И зачем я только его тебе показала! — не вытерпела она и решительно встала с места.

Покуда она досадливо и сердито прибирала со стола, Арентсен продолжал её поддразнивать:

— Как его звали, того человека с Хельгеланна, который остался? Андреас Хельгесен? Ты случайно не помнишь?

Роза отвечала из дальнего конца комнаты:

— Ты даже и не думаешь обо всём, что он для меня сделал. Вот и сейчас он купил пианино и столик мадам Мак.

— Да, и всего этого ты лишишься.

— Не в том дело, что лишусь. А в том, что он это купил и пошёл на большие расходы. Ах, это так гадко с моей стороны, просто плакать хочется.

— Подумаешь! — с досадой воскликнул он и встал. Но Розу он не смягчил.

— Как ты сказал? У тебя что, совсем сердца нет? Вот теперь я ему напишу, сяду и напишу всё сразу. Пусть по крайней мере получит коротенькое письмецо за добро, которого он мне желал.

— А утречком я прихвачу это письмецо, — отвечал Арентсен.

Наутро Арентсен снова предложил Розе взять у неё письмо для Бенони, но Роза отказалась:

— Оно тогда так и пролежит у тебя.

— Само собой, — отвечал он, — а ты что, и в самом деле написала?

— Написала ли я? Разумеется.

— Но посылать его не стоит. Не надо выпускать из рук подобные вещи!

— Перестань утруждать свой глубокий ум! Письмо должно уйти.

Пока богослужение кончилось, а молодой Арентсен вдоволь намелькался на церковной горке, стало уже слишком поздно, чтобы в тот же день попасть домой, и он принял приглашение пасторской четы заночевать у них. А вечером Роза обещала проводить его до Сирилунна.

В понедельник утром они тронулись в путь, получив от пасторши провизию на дорогу, а вдобавок полную бутылку. Роза сама несла своё письмо Бенони и была исполнена решимости доставить его на почту.

Они вошли в посёлок, и Роза свернула к Сирилунну, а молодой Арентсен продолжал путь к дому пономаря. По дороге они успели прийти к полному согласию. Прежде чем расстаться, Роза потребовала, чтобы он точно назвал дату свадьбы. И когда он сказал, что пусть, мол, Роза сама решает, она предложила двенадцатое июня, когда рыбу распялят для просушки. Они и в этом вопросе также достигли полного согласия...

И вот вернулись с Лофотенов рыбаки, а немного погодя Бенони и другие шкиперы на своих гружёных судах. Всю рыбу тотчас перевезли на сушильные площадки, вымыли и начали сушить.

С последнего почтового парохода на берег сошёл престранный господин, никому здесь не знакомый, в клетчатых брюках и с удочкой, которую можно было разбирать на части и снова складывать. Это был англичанин, лет примерно от сорока до пятидесяти, и звали его Хью Тревильян. Он прямиком отправился на скальные площадки и два дня подряд, с раннего утра до позднего вечера наблюдал, как моют рыбу. При этом он не произносил ни слова и ни у кого не стоял на дороге. Сушильщик Арн, который следил за работами, подошёл к нему, поздоровался и спросил, кто он такой есть, но англичанин сделал вид, будто не видит и не слышит. При нём был мальчик, который таскал за ним ручной чемоданчик, за свои услуги мальчик получал талер, но сейчас он прямо умирал от голода, потому что целый день ничего не ел. И Арн-Сушильщик дал ему кое-что из своих припасов. «Что это за господин такой?» — спросил Арн. «Не знаю, — отвечал мальчик. — Когда он мне чего приказывает, он говорит будто мой младший братишка, а когда я спросил, не иностранец ли он, ничего не ответил». Верно, какой-нибудь скоморох с ярмарки, решил Арн... Англичанин стоял, опёршись на свои удочки, курил трубку и наблюдал за ходом работ, через небольшие промежутки времени он открывал свой чемоданчик и отхлёбывал из бутылки. Он пил и пил, и глаза у него стекленели. За день он выпил две бутылки и время от времени садился на камень, потому что ноги плохо его держали. Когда миновало два дня и мытьё рыбы подошло к концу, странный господин по имени Хью Тревильян взял мальчика и ушёл. По дороге он время от времени останавливался, глядя на горы, поднимал с земли камни, взвешивал их на руке и выбрасывал. Ближе к дому Бенони он с особым вниманием разглядывал горные склоны и даже заставлял мальчика отламывать небольшие камешки, которые затем складывал в свой чемодан. Потом он сказал, что хочет побывать в соседнем приходе, и мальчик повёл его через общинный лес и через горы. Получил он за эту услугу два талера. В соседнем приходе англичанин начал собирать свою удочку, чтобы ловить в большом ручье лосося. На удочке было закреплено колесо, которое сразу распяливало пойманную рыбу. Порыбачив до вечера, он зашёл в ближайший дом и попросил ссудить его котлом. В этом котле он сварил лосося, съел, после чего зашёл в тот же дом и несколькими серебряными монетами уплатил за прокат. А дом этот и двор в Торпельвикене принадлежал Марелиусу, и Марелиус заключил с незнакомцем договор, согласно которому незнакомец получал право ловить рыбу у него в бухте целое лето. За своё право англичанин заплатил Марелиусу немало талеров, точно он их не подсчитывал. К тому же, раз на письмах, которые в течение лета поступали на имя англичанина, стояло Его чести, а также сэр, то, уж верно, он был не простой человек. Он поселился в избушке издольщиков, стоявшей на том же подворье, а жильцам он щедро заплатил за выезд. Два месяца он воздерживался, но потом всё-таки послал за выпивкой в Сирилунн и пьянствовал две недели подряд, после чего завязал до осени. Разговаривал он мало.