Кнут Гамсун - Роза

Все огорчались — и стар и млад, но сам-то Мак держался мужественно, он не делал из своих мучений истории, он только почти ничего не ел, и когда баронесса спросила, что с ним, он отвечал небрежно: «Так, ничего, разыгрались мои старые боли!».

Прошло несколько дней, Сирилунн как-то притих. Правда, Мак хоть и ходил в своей красной повязке, но по-прежнему стоял у конторки, никакой опасности не было. Всем нам, однако, было не по себе, и Хартвигсен думать забыл о посещении церкви.

И вот рыбаки собрались уже на Лофотены, суда были готовы к отплытию. Дым стоял коромыслом, надо было выдать людям снасти и провиант, шкиперы Свен-Сторож и Виллатс совсем с ног сбились. И вдруг в один прекрасный день контора осталась пустой, Мак туда не спустился, он остался в постели.

Что тут поднялось в усадьбе и во всём околотке! Оставался, разумеется, Хартвигсен, да, конечно, Хартвигсен был вездесущ, но контора-то стояла пустая. Приходно-расходные книги, счета, письма, депеши, заказы, курсы на наживку и соль — со всем этим Хартвигсен не привык разбираться и не мог теперь понять ни бельмеса. Где на Лофотенах ожидается рыба? В какую бухту направить суда? В конторе у Мака кипой лежали депеши, и Мак ежегодно направлял свои шхуны в соответствии с ними, нынче же не было Мака. Хартвигсен уж и ко мне приступался, просил разобрать заказ на наживку, там какие-то цены и цифры — китайская грамота.

Тут-то к Хартвигсену и явился посланный от Мака, его приглашали к одру больного. Нет, не такой человек Мак, чтобы, отлеживаясь в постели, забыть о великих делах, ничуть не бывало: пусть придёт ко мне мой компаньон, так он наказал, да пусть прихватит все письма-депеши, что лежат у меня на столе, так он наказал. Важный барин — он и всегда важный барин.

Хартвигсен отправился к Маку, тот ему объяснил, как действовать там-то и там-то для получения барыша, Хартвигсен вернулся в контору, и снова он хорохорился и рассуждал о том, сколько навалилось на него разных дел. Но многое приходилось ему делать наугад, Хартвигсен так мало знал, он был просто богат — и только. Например, про пустые мешки записано «тара», а на каком же таком языке? Мешковина — она ведь и всегда мешковина? И по правде сказать, несподручно ему было каждую минуту бегать вверх-вниз по лестнице и обо всём расспрашивать Мака. «Скорей бы уж мой компаньон встал на ноги!».— говорил Хартвигсен.

Да, ему, можно сказать, доставалось. Двое приказчиков были, конечно, люди опытные, они знали наизусть всё, что надо знать, стоя за прилавком, а больше ни в чём не разбирались. А тут ещё Хартвигсену пришлось самому вникать в торговлю. Народ всё больше норовил иметь дело с Хартвигсеном, и ни с кем другим, покупатели поняли свою выгоду и стали обращаться к нему после того, как встретят отказ у приказчиков, а не такой человек был Хартвигсен, чтобы кому-то отказывать. Да, любо-дорого было послушать, как он решает затруднения единым словцом. Придёт к нему со своею жалкою нуждою рыбак, а Хартвигсен только кивнет Стену-Приказчику: «Да-да, на нём семейство висит, всё напиши на Б. Хартвича!». И баста. Когда явился к нему Арон из Хопана, первоначальный владелец серебряных гор, Хартвигсен собственноручно перечеркнул его старый долг и велел задаром ему выдать снаряжение для Лофотенов. И Арон прослыл среди ближних человеком зажиточным.

Мак всё не поднимался с постели, он тощал, хирел и бледнел. Послали за доктором. Доктор прописал новейшие средства, и каких только Маку не давали теперь лекарств по утрам и вечером. А Мак всё не выздоравливал. В конце концов в конторе, да и повсюду жизнь чуть совсем не застопорилась Всё пошло кувырком в Сирилунне, ни ладу ни складу ни в чём.

Я иду к Розе, я передаю ей поклон от родителей. Хартвигсен дома. Разговор у нас как-то не клеится, я не знаю что говорить, я передаю ей поклоны вдобавок от её комнаты, от заскучавших нот, ну, ещё от девушек в пасторской усадьбе. Она внимательно слушает, она растрогана, возможно, это из-за её положения.

— Моя супруга всё боится чего-то, — сказал Хартвигсен. — Буду рад, если вы немного с ней побеседуете.

— Что Эдварда? Здорова? — спросила тут Роза, чтобы свернуть разговор на другое.

Хартвигсен немного обиделся, он поднялся и произнёс:

— Ну, это я ведь так сказал, не со зла.

Он взялся за шляпу и вышел.

Роза пошла за ним, у них был разговор в сенях, когда она вернулась, глаза у неё были красные. Она сказала:

— Это мы так... я хотела... никак не добьюсь, чтобы он одевался потеплее, когда выходит на холод.

Пауза.

— Ну вот, значит, могу передать вам поклон от вашей комнаты, — говорю я.

— А-а... да-да, благодарю, вы уж говорили.

— Я всякий день там бывал, по много раз на дню, я всю усадьбу видел из вашего окошка. Как-то раз я ночью встал и пошёл туда.

Она бросает на меня быстрый взгляд и говорит:

— Ох, не надо всё начинать сначала, прошу вас.

— Нет, я не буду всё начинать сначала. Я хотел только посмотреть, на что падает ваш взгляд, когда вы просыпаетесь среди ночи и глядите в окно: звёзды, северное сияние, двор по соседству.

— Там Муа живёт.

— Да, Муа. Как-то я к ней зашёл.

— И правильно сделали. Что её дочка? Её зовут Антора, она такая красивая.

— Да, она красивая. У ней совершенно ваши глаза.

Я нарисовал её и сказал, что беру поцелуй за работу. И она согласилась. А ещё я ходил в Торпельвикен.

— Так как же? — говорит Роза. — Поцеловали вы Антору?

— Да. В глаза.

Губы у Розы дрожат, вдруг она говорит:

— В глаза? Нет, я просто не знаю, что мне с вами делать! Неужто вы всё ещё меня любите?

— Да, — сказал я.

— И вы, значит, в Торпельвикен ходили? Но там нет никого. Одна Эдварда, у которой...

— Да, у которой ребёнок от англичанина, от сэра Хью Тревильяна. Тихая, милая мать, она накормила меня, напоила, она такая доверчивая, она мне дала подержать мальчика, пока готовила ужин. Говорила, что ей стыдно меня утруждать, но это она совершенно напрасно, мальчик у неё такой крупный, такой чудесный мальчик.

— И куда же вы ещё пошли?

— А когда я стал уходить, Эдварда и говорит: спасибо, что меня проведали!

— Вот как? Чрезвычайно странно!

— Да, не правда ли? Сама же накормила, напоила меня! И ребёнка дала подержать!

— Ну, а потом вы пошли, верно, к ленсману? Но там нет никого.

— Да, — говорю я. — Там никого не было, нигде никого не было. Я ходил, ходил, и нигде не было никого. И я вернулся в пасторскую усадьбу. И на другой день я стоял в вашей комнате у окна и смотрел на те места, которые исходил накануне, и никого, никого-то я не нашёл.

— Ну, не повсюду же вы побывали, — говорит Роза и улыбается.

— Я и ещё кое-где побывал.

— И так-таки никого не нашли?

— Ну, собственно, как сказать? Я же не свататься собирался, я просто бродил по округе и приглядывал, кем бы можно увлечься. И в одном месте я пробыл долго-долго, и мне было там так уютно. У Эдварды в Торпельвикене.