Кнут Гамсун - Новые силы

— Я думал, — закончил Паульсберг тем же серьёзным тоном, — мне казалось, что если бы некоторые люди и газеты держались на этот раз заодно, то стортинг не разошёлся бы, ничего не сделав. По всем вероятиям, был бы положен конец нашему злополучному спору. Но некоторым людям и газетам слишком дороги их собственные интересы, и стортинг мирно разъехался по домам. Теперь следовало бы установить самый строгий национальный траур, чтобы показать народу, что мы потеряли кое-что, чего-то лишились. И больше всего от этого удара страдаем мы, молодёжь.

Снова наступило молчание. Все принимали близко к сердцу то, что слышали. И лицо Паульсберга в эту минуту выражало, как глубоко он возмущён поведением газет и стортинга. Он изменил даже своей обычной позе с опущенной головой и задумчивым видом, производившей такое сильное впечатление на всех видевших его: теперь это был возмущённый и оскорблённый человек, высоко державший голову и прямо высказывавший своё мнение. Только после продолжительной паузы Мильде решился отпить пива из своей кружки. Три прозаика-поэта всё ещё безмолвствовали. Но журналист, весёлый сотрудник беспечного листка, не мог больше выдержать этого томительного молчания и, указывая на объявление в «Новостях», фыркнул и прочёл:

— «Девушка, желающая снять комнату пополам с другим лицом»... Хи-хи, девушка, желающая снять комнату пополам с другим...

— Грегерсен, не забывайте, что здесь есть дамы, — сказала фру Паульсберг, тоже смеясь.

Серьёзное настроение сразу исчезло, все заговорили о чём попало, даже Ойен отважился поздравить Паульсберга с его приобщением к Национальной галерее. Это почти что вступление в академию. Ну, да и пора уже было, давно пора!

Потребовали содовой воды с коньяком, Мильде угощал, не скупясь, и чокался со всеми за столом. Грегерсен понемногу развеселился, говорил смешные вещи, коверкая, по своему обыкновению, слова. Он находил, что в зале становится жарко, и воздух скверный, какая-то смесь всяких запахов, запахов рыбных и разных мясных кушаний. Бог знает, вымыты ли сегодня плевательницы... Грегерсен не стеснялся выбором тем для разговора.

Но маленькому Ойену уже хотелось поговорить о поэзии. Мильде бросил взгляд на Паульсберга, недовольно скривившего лицо, видимо, в данную минуту он был не в настроении выслушивать мнения Ойена о поэзии. И Мильде прямо сказал, что все предпочтут говорить о Суэцком канале.

Это краткое замечание чрезвычайно обидело Ойена. Не будь при этом его двух учеников, он улыбнулся бы и пропустил бы его мимо ушей, но теперь он не мог смолчать и ответил со всей резкостью, на какую был способен, что у Мильде необыкновенная способность проявлять своё нахальство кстати и некстати. Кто, например, спрашивал его мнения о Бодлере?

Но Мильде опять ответил, так как знал, что за ним стоит Паульсберг. Произошла одна из обычных ссор, только более грубая, более откровенная, чем обычно. Не было фру Ганки, умевшей вовремя прекращать такие вспышки. Раздались отрывистые, резкие и ясные слова, которых нельзя было не понять, и Мильде в конце концов назвал поэзию Ойена самым заурядным бодлеровским воспалением мозга. На это Ойен ничего не ответил, с шумом поставил стакан на стол, расплатился и вышел. Он взволнованно дрожал под своим тонким плащом, идя к двери. Оба его сателлита последовали за ним.

— Этот человек становится совершенно невыносим со своими стихотворениями в прозе, — сказал Мильде в своё оправдание. — Я не понимаю, как он может говорить о своих безделках, когда у него перед самым носом сидит такой человек, как Паульсберг. Ну, да, впрочем, я сумею умилостивить его. Стоит мне только похлопать его по плечу и пожалеть, что он не получил премии, и вот и всё.

Но минуту спустя Мильде сам вспомнил фру Ганку и сказал:

— Я соскучился по фру Ганке, она совершенно исчезла, никто не знает её адреса. Да, ведь вы слышали, что она наконец разъехалась со своим мужем? Она сняла комнату и получает определённую сумму в месяц от своего лавочника.

Тут журналист Грегерсен воскликнул в приступе весёлости:

— Вы всё время подталкиваете меня ногой, фру Паульсберг!

— Что вы, стыдитесь...

— Нет, ей Богу же, вы толкаете меня ногой под столом, хе-хе-хе! Но я вовсе не принципиальный противник того, чтобы красивая женщина толкала меня ногой под столом, ха-ха-ха, о, нет, я далеко не противник этого...

И Грегерсен громко расхохотался над собственными словами. Он снова попал на свой конёк, жеманство, и заговорил об этом пороке, процветающем в настоящее время на их родине. Да разве это не правда? Разве можно пошевелиться, быть человеком? Как бы да не так! И Грегерсен опять расхохотался, ему было очень весело.

Паульсберг долго сидел молча, он давно уже сознал свою несправедливость по отношению к своему услужливому другу, взвалив на него ответственность за политику «Новостей», и потому теперь тоже засмеялся и был искренно доволен, что Грегерсен так веселится. Паульсберг чокнулся с ним, ему нужно было попросить его об одной услуге, он вовсе не намеревался ссориться с Грегерсеном. Немного спустя он вторично чокнулся с ним и сказал прямо:

— Ты ведь понимаешь, надеюсь, что, ругая «Новости», я отнюдь не имел в виду тебя, тебя лично?

На что Грегерсен, уже пьяный и добродушный, сказал, что понимает всё, похлопал Паульсберга по плечу и несколько раз назвал его своим милым другом. За кого же он его принимает? За болвана?

О, нет, Паульсберг не принимал его за болвана, Бог свидетель! Он отвёл журналиста в угол и сказал:

— Послушай, старина, недавно в одной немецкой газете появился хвалебный отзыв о моей трактовке прощения грехов, не мог ли бы ты как-нибудь тиснуть его в вашей газете? Ты оказал бы мне этим большую услугу. Я пришлю тебе отзыв в переводе. Мне кажется, что для публики представляет некоторый интерес узнать, что вот один из наших начинает покорять заграницу.

Грегерсен обещал сделать всё, что возможно, за ним остановки, конечно, не будет. Да, нет сомнения, что отзыв будет напечатан у них.

Они вернулись на свои места. Но Мильде, настороживший уши, слышал, о чём говорили оба друга, и был совершенно уверен, что слух не обманул его. Паульсберг всё-таки желал, чтоб отзыв о нём был помещён в «Новостях»!

А Паульсберг, устроив своё дело, собрался уходить домой. Но Мильде упрямился и протестовал. Уходить сейчас? Нет, дудки! Это нечестно!

Паульсберг улыбнулся, скрывая раздражение.

— Ты ведь знаешь меня, Мильде, — сказал он. — Если я что-нибудь говорю, то так я и делаю.

Паульсберг с женой направились к выходу. Но в дверях встретились с тремя новыми лицами и вернулись к столику, чтобы поговорить немножко со старыми знакомыми. Трое прибывших были: Гранде, Норем и Кольдевин.