Кнут Гамсун - Редактор Люнге

Фредрик вышел в комнату, он был немного бледнее обыкновенного, слегка утомлён за последнее время усиленной работой над политическими статьями. Эта работа стоила ему гораздо большего напряжения, чем все его научные статьи. Он не был политиком, он никогда особенно политикой не интересовался. Если левая говорила одно, а правая другое, то, вероятно, иначе быть не могло, но правда была на стороне правой, он чувствовал это в глубине души, хотя обыкновенно говорил, что находит также очень много справедливого и в оппозиции левой. Но теперь Илен попал на ложный путь, для его науки оставалось всё меньше и меньше места, «Газета» была наполнена политикой изо дня в день. Статьи об унии наделали много шуму во всей стране: даже шведская братская пресса обратила на них внимание и отзывалась о них с большой похвалой, а Люнге каждый день выступал то с ответом, то с разъяснением по поводу этих статей. Среди всего этого Илен был почти совсем не у места и не мог заниматься какой-нибудь работой поважнее, чем производство вырезок и переписывание маленьких заметок. Но эта работа не была на высоте его требований, и, идя в редакцию, он вполне искренно желал, чтобы поскорее настал конец этой политической перебранке.

Но в эти дни «Норвежец» получил неожиданное удовольствие видеть своё постоянство вознаграждённым. К нему стали приходить десятки новых подписчиков, старых, убеждённых либералов, которые теперь оставили «Газету», седых ветеранов, преданных партии. В первый раз Люнге устроил неожиданность, которую публика не хотела одобрить, — так смешно и ошибочно он никогда раньше не поступал. Но он не считал дело потерянным, — никогда, — все ещё увидят, что за ним осталась возможность смеяться последним. Он немного заупрямился, но разве он не имел права немного заупрямиться для развлечения? Разве это должно было тотчас же быть поставлено ему в вину? Разве его газета не была единственным органом, достойным того, чтобы его читали? «Норвежец», который был, так сказать, накануне своего издыхания, снова воспрянул и хотел жить, он приобретал подписчиков и собирался существовать рядом с «Газетой»! Ладно, пусть живёт. Он всё же, несмотря на свои недостатки, старый товарищ по убеждениям, пусть живёт. Люнге никогда не будет завидовать его нищенским крохам.

Он знал, что большинство в городе было на его стороне, Христиания не могла обойтись без него, здесь он был в своей родной стихии. Какая важность, если пара провинциалов или кучка крестьян отказалась от его газеты? На их место явились новые читатели, люди, политическим убеждениям которых соответствовало его изменившееся направление. Он переносил и более сильные бури.

И он расспрашивал Лепорелло каждый день об отношении города к случившемуся: ну, что же думают в городе? что говорят в «Гранде»?

Город уже не говорил исключительно о статьях об унии, Лепорелло подозревал, что «Норвежец» снова привлёк к себе внимание своим сообщением о самоубийстве художника Дальбю.

Это самоубийство действительно заинтересовало публику. Дальбю был молодым человеком, хорошо известным в кругу художников. Едва окончив среднюю школу, он уже издал собрание стихов, — настолько он был талантлив и развит. Явившись в Христианию, он довольно скоро обратил на себя внимание несколькими небольшими скандалами, немного спустя он выставил также пару картин у Бломквиста 19 19 Бломквист (Блумквист) — наименование картинной галереи и художественного магазина на главной улице Христиании. . И вдруг этот человек взял и застрелился. Сотрудник «Норвежца» случайно слышал выстрел и первый сообщил эту печальную новость, сухо и скромно, без восклицаний и криков, по обыкновению «Норвежца». Эта газета выразила также свою симпатию к молодому человеку, которого какое-то горе довело до смерти. Никакие другие листки не знали о происшествии, прежде чем не прочли о нём в «Норвежце», — где была «Газета», где, чёрт возьми, она была? Теперь она прозевала передовую статью огромного значения на первой странице. И Люнге огорчался даже больше, чем он сам хотел сознаться, что добыча ускользнула от него.

Но что говорил город? Был ли он на стороне художника?

Насколько Лепорелло мог разведать, город не особенно жалел о смерти этого молодого человека. В его таланте всё-таки сомневались, кроме того, он наполовину скомпрометировал одну молодую даму с известным именем.

Тут Люнге взялся за перо. «Норвежцу» не пойдёт в прок эта история, которая совсем без всякого труда попала ему в руки. Он снова стал защищать голос общественного мнения, сказал, что это самоубийство кажется почти смешным, настолько оно сумасбродно и бессмысленно, и он советовал бы полиции выяснить, не могли ли другие мальчишки, товарищи умершего, помешать этому ребёнку лишить себя жизни. Такие вещи не должны происходить в обществе с цивилизацией и моралью, надо бороться с тем, что юнцы прибегают к револьверу, если суп за обедом простыл.

И в это мгновение Люнге был снова возбуждён, проникнут сочувствием к общественному мнению и к обществу, которому приходилось так много терпеть. Он вложил массу искреннего убеждения в эти строки и сам нашёл, что они были превосходны. Люди снова будут поражены его несравненной способностью быстро и верно угадывать мнение своих ближних о каком-нибудь деле. Сумасбродно, — верно, сумасбродно и смешно! Ну, из-за чего было такому юнцу лишать себя жизни?

Когда Илен вошёл в помещение «Газеты», он услышал громкий разговор в комнате редактора, а секретарь сказал, смеясь:

— Он разделывается с одной из своих приятельниц!

Немного спустя из конторы Люнге вышла дама со всеми признаками душевного волнения. Она была толста и жирна, с необыкновенно бедой кожей и голубыми глазами. Это была фру Л., уроженка Бергена, которую называли камбалой, потому что она была жирна и обладала белой кожей.

Люнге с поклонами провожает её до двери, он сохраняет вежливость, просит её даже заглянуть к нему когда-нибудь, но он знает, что после этого объяснения она никогда больше не придёт. Они не могли уж помириться, лёгкомыслие и непостоянство Люнге причиняли ей слишком много страданий, а он, со своей стороны, с нетерпением ожидал дня разрыва. Теперь всё, слава Богу, кончилось. Эти пожилые дамы, которых судьба всегда посылала на его долю, совсем не понимали, сколько неприятностей они доставляли человеку тем, что не желали выпустить его из рук. Камбала даже упрекала его в нарушении некоторых обещаний, в низких инстинктах, во лжи. Но многолетняя деятельность журналиста приучила его переносить всякие невзгоды, сила его воли была настолько велика, что он даже не потупил глаз, когда она обвиняла его в нарушении верности и обещаний. Так велика была сила его воли.