Николай Лесков - Некуда

– Кто там?

– Из Швица, от ландсмана, – отвечал приезжий.

Ему отперли дверь и вслед за тем снова тщательно заперли ее крепким засовом. Республика была полна французов, и в окрестностях стояли гренадеры Серрюрье.

Посланец вынул из-за пазухи довольно большой конверт с огромною официальною печатью и подал хозяину.

Конверт был весь мокрый, как и одежда человека, который его доставил, но расплывшиеся чернила еще позволяли прочесть содержание сложенного вчетверо квадратного листа толстой бумаги.

На нем было написано:

«Любезный союзник!

Утеснители швейцарской свободы не знают пределов своей дерзости. Ко всем оскорблениям, принесенным ими на нашу родину, они придумали еще новое. Они покрывают нас бесчестием и требуют выдачи нашего незапятнанного штандарта. В ту минуту, как я пишу к тебе, союзник, пастор Фриц уезжает в Берн, чтобы отклонить врагов республики от унизительного для нас требования; но если он не успеет в своем предприятии до полудня, то нам, как и другим нашим союзникам, остается умереть, отстаивая наши штандарты.

Во имя республики призываю тебя, союзник, соверши молитву в нашей церкви вместо пастора Фрица и укрепи народ твоею проповедью».

– Где моя Библия? – спросил пастор, сжигая на свече записку.

– Ты едешь? – отчаянно проговорила слабая женщина по-французски.

– Где моя Библия? – переспросил пастор.

– Боже всемогущий! Но твое дитя, Губерт! Пощади нас! – опять проговорила пасторша.

– Ульрих! – крикнул пастор, слегка толкая спавшего на кровати пятилетнего ребенка.

– Боже мой! Что ты хочешь, Губерт?

– Я хочу взять моего сына.

– Губерт! Куда? Пощади его! Я его не дам тебе: ты его не возьмешь; я мать, я не дам! – повторяла жена.

– Я отец, и возьму его, – отвечал спокойно пастор, бросая ребенку его штаны и камзольчик.

– Мама, не плачь, я сам хочу ехать, – утешал ребенок, выходя за двери с своим отцом и швицким посланным.

Пастор молча поцеловал жену в голову.

– Зачем ты везешь с собою ребенка? – спросил гребец, усаживаясь в лодку.

– Лодочники не спрашивали рыбака Телля, зачем он ведет с собою своего сына, – сурово отвечал пастор, и лодка отчалила от Люцерна к Швицу.

Еще задолго до рассвета лодка причалила к кантону Швиц.

Высокий суровый пастор, высокий, гибкий швейцарец и среди их маленький карапузик встали из лодки и пешком пошли к дому швицкого ландсмана.

Ребенок дрожал в платье, насквозь пробитом озерными волнами, но глядел бодро.

Ландсман погладил его по головке, а жена ландсмана напоила его теплым вином и уложила в постель своего мужа.

Она знала, что муж ее не ляжет спать в эту ночь.

Люцернский пастор говорил удивительную проповедь. Честь четырех кантонов для слушателей этой проповеди была воплощена в куске белого полотна с красным крестом. Люди дрожали от ненависти к французам.

Шайноха говорит, что современники видят только факты и не прозирают на результаты.

Ни ландсман, ни пастор, ни прихожане Люцерна не видели, что консульские войска Франции в существе несли более свободы, чем хранили ее консерваторы старой швейцарской республики.

На сцене были французские штыки, пьяные офицеры и распущенные солдаты, помнящие времена либерального конвента.

В роковой час полудня взвод французских гренадер вынес из дома ландсмана шест с куском белого полотна, на котором был нашит красный крест. [19]

Это был штандарт четырех кантонов, взятый силою, несмотря на геройское сопротивление люцернцев.

За штандартом четыре гренадера несли высокого человека с круглою рыжею головою английского склада. По его обуви струилась кровь.

За раненым вели ребенка, с руками, связанными назади очень тонким шнурочком.

– Ну, что, bourgre allemand, [20]попался? – шутил с ребенком гренадер.

– Я иду с моим отцом, – отвечал на чистом французском языке ребенок.

– Tien! [21]Ты говоришь по-французски?

– Да, моя мать не умеет говорить иначе, – отвечало дитя.

Через два дня после этого происшествия из дома, в котором квартировал sous-lieutenant, [22]вынесли длинную тростниковую корзину, в каких обыкновенно возят уголья. Это грубая корзина в три аршина длины и полтора глубины, сверху довольно широкая, книзу совсем почти сходила на нет.

За такой корзиной, покрытой сверху зеленым полотном с походной фуры, шли девять гренадер с карабинами; затем в трех шагах следовал полувзвод, предводимый sous-lieutenant' ом.

В хвосте этого взвода старый гренадер нес на руках пятилетнего ребенка.

Дитя расспрашивало конвентинца, скоро ли оно увидит своего отца, и беспечно перебирало пухлою ручкою узорчатую плетенку кутаса и красивую шишку помпона.

Процессия остановилась у деревни, на берегу, с которого видна была гигантская гора, царственно возвышающаяся над четырьмя кантонами своею блестящею белоснежною короною, а влево за нею зеленая Рютли.

Здесь, у извилистой горной дорожки, был врыт тонкий белый столб и возле него выкопана могила.

Это было очень хорошее место для всех, кроме того, кого теперь принесли сюда в угольной корзине.

Гренадеры опустили корзину и вынули из нее пастора с проколотыми ногами.

Он жестоко страдал от ран, и испачканное угольною пылью лицо его судорожно подергивалось, но глаза смотрели смело и гордо.

Пастор одною рукою оперся о плечо гренадера, а другою взял за руку сына.

Sous-lieutenant достал из кармана четвертушку бумаги и прочел приговор, по которому пастор Губерт Райнер за возмутительное неповиновение был осужден на расстреляние, – «а в пример прочим, – добавил sous-lieutenant своим французско-страсбургским наречием, – с этим горным козлом мы расстреляем и его козленка. Капрал! привяжите их к столбу».

Обстоятельства делали sous-lieutenant'a владыкою жизни и смерти в местности, занятой его отрядом. Он сам составил и сам конфирмовал смертный приговор пастора Райнера и мог в один день безответственно расстрелять без всякого приговора еще двадцать человек с тою короткою формальностью, с которою осудил на смерть молодого козленка.

Пастор твердо, насколько ему позволяли раненые ноги, подошел и стал у столба.

– Вы имеете предсмертную просьбу? – спросил пастора капрал.

– Имею.

– Что вы хотите?

– Чтоб мне не завязывали рук и глаз и чтоб меня расстреляли на той стороне озера: я хочу лежать ближе к Рютли.

Капрал передал просьбу sous-lieutenant'y и через минуту сообщил осужденному, что первая половина его просьбы будет исполнена, а на Рютли он может смотреть отсюда.

Пастор взглянул на блестящую, алмазную митру горы, сжал ручонку сына и, опершись другою рукою о плечо гренадера, спокойно стал у столба над выкопанною у него ямою.

– Подвяжите меня только под плечи: этого совершенно довольно, – сказал он капралу.