Николай Лесков - Соборяне

– Извините, что вас перебью… но я все-таки… Я стою за свободу.

– И я тоже, – ответил Туганов, снова обращаясь к протопопу.

– Позвольте же-с мне вам кончить! – воскликнул учитель.

Туганов обернулся в его сторону.

– А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется? – задал ему Варнава.

– Ну-с!

– Кто же ее возьмет, если новые люди скверны?

– Ее возьмет порядок вещей.

– И все-таки это, значит, не будет дано, а будет взято. Я прав. Это я сказал: будет взята!

– Да ведь тебе про то же и говорят, – отозвался из-за стула дьякон Ахилла.

– Но ведь это я сказал: будет взята!

– А вам про что же говорят, – поддержал дьякона в качестве одномышленника Термосесов, – Пармен Семенович вам про то и говорит, – внушал Термосесов, нарочно как можно отчетливее и задушевнее произнося имя Туганова.

– Однако мне пора, – шепнул, выходя из-за стола, Туганов и хотел выйти в залу, но был снова атакован Варнавой.

– Позвольте еще одно слово, – приставал учитель. – Мне кажется, вам, вероятно, неприятно, что теперь все равны?

– Нет-с, мне не нравится, что не все равны. Препотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:

– Ведь это факт – все должны быть равны.

– Да ведь Пармен Семенович вам это и говорит, что все должны быть равны! – отогнал его от предводителя Термосесов с одной стороны.

– Позвольте-с, – забегал он с другой, но здесь его не допускал Ахилла.

– Оставь, – говорил он, – что ни скажешь – все глупость!

– Ах, позвольте, сделайте милость, я не с вами и говорю, – отбивался Препотенский, забегая с фронта. – Я говорю – вам, верно, Англия нравится, потому что там лорды… Вам досадно и жаль, что исчезли сословные привилегии?

– А они разве исчезли?

– Отойди прочь, ты ничего не знаешь, – сплавлял, отталкивая Варнаву, Ахилла, но тот обежал вокруг и, снова зайдя во фронт предводителю, сказал:

– О всяком предмете можно иметь несколько мнений.

– Да чего же вам от меня угодно? – воскликнул, рассмеявшись, Туганов.

– Я говорю… можно иметь разные суждения.

– Только одно будет умное, а другое – глупое, – отвечал. Термосесов.

– Одно будет справедливое, другое – несправедливое, – проговорил в виде примирения предводитель.

– У бога – и у того одна правда! – внушал дьякон.

– Между двумя точками только одна прямая линия проводится, вторую не проведете, – натверживал Термосесов.

Препотенский вышел из себя.

– Да это что ж? ведь этак нельзя ни о чем говорить! – вскричал он. – Я один, а вы все вместе льстите. Этак хоть кого переспоришь. А я знаю одно, что я ничего старинного не уважаю.

– Это и есть самое старинное… Когда же у нас уважали историю?

– Ну послушай! замолчи, дурачок, – дружественно посоветовал Варнаве Ахилла, а Бизюкина от него презрительно отвернулась. Термосесов же, устраняя его с дороги, наступил ему на ногу, отчего учитель, имевший слабость в затруднительные минуты заговариваться и ставить одно слово вместо другого, вскрикнул:

– Ой, вы мне наступили на самую мою любимую мозоль!

По поводу «любимой мозоли» последовал смех, а Туганов в это время уже прощался с хозяйкой.

Зазвенели бубенцы, и шестерик свежих почтовых лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дорожною кисой через плечо. Наступили последние минуты, которыми мог еще воспользоваться Препотенский, чтобы себя выручить, и он вырвался из рук удерживавших его Термосесова и Ахиллы и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочил на предводителя и спросил.

– Вы читали Тургенева? «Дым»… Это дворянский писатель, и у него доказано, что в России все дым: «кнута, и того сами не выдумали».

– Да, – отвечал Туганов, – кнут, точно, позаимствовали, но зато отпуск крестьян на волю с землею сами изобрели. Укажите на это господину Тургеневу.

– Но ведь крестьян с землей отняли у помещиков, – сказал Препотенский.

– Отняли? неправда Государю принадлежит честь почина, а дворянству доблесть жертвы, – не вытерпел Туберозов.

– Велено, и благородное дворянство не смело ослушаться.

– Да оно и не желало ослушаться, – отозвался Туганов.

– Все-таки власть отняла крестьян.

– И власть, и время. Александр Благословенный целую жизнь мечтал освободить крестьян, но дело не шло, а у остзейских баронов и теперь не идет.

– Потому что немцы умнее.

Туганов рассмеялся и, протянув руку Туберозову, сказал Варнаве с легким пренебрежением.

– Честь имею вам откланяться.

– Ничего-с, а я все-таки буду против дворян и за естественное право.

Беспокойство Препотенского заставило всех улыбнуться, и Туганов, будучи совсем на пути, еще приостановился и сказал ему:

– А самая естественная форма жизни это… это жизнь вот этих лошадей, что мне подали, но их, видите, запрягают возить дворянина.

– И еще дорогой будут кнутом наяривать, чтобы шибче, – заметил дьякон.

– И скотов всегда бьют, – поддержал Термосесов.

– Ну, опять все на одного! – воскликнул учитель и заключил, что он все-таки всегда будет против дворян.

– Ну так ты, значит, смутьян, – сказал Ахилла.

– Бездну на бездну призываешь, – отозвался Захария.

– А вы знаете ли, что такое значит бездна бездну призывает? – огрызнулся Варнава. – Ведь это против вас: бездна бездну призывает, это – поп попа в гости зовет.

Это всем показалось забавным, и дружный хохот залил залу.

Один Туберозов гневно сверкнул глазами и, порывисто дернув ленту, на которой висел наперсный крест, вышел в гостиную.

– Старик-то у вас совсем маньяк сделался, – сказал, кивнув вслед ему, Туганов.

– И не говорите. Получит газеты и носится с ними, и вздыхает, и ни о чем хладнокровно не может рассуждать, – ответил Дарьянов.

– Они это слышат, – тихо прошептал Ахилла.

Савелии действительно все это слышал.

Туганов сошел с лестницы и усаживался в коляску. Его провожали хозяева, некоторые из гостей, Варнава и протопоп. Варнава был сильно ободрен: ему казалось, что после «бездны» фонды его быстро возвысились, и он, неожиданно смело схватив за рукав Туберозова, проговорил:

– Позвольте вас спросить: я третьего дня был в церкви и слышал, как один протопоп произнес слово «дурак». Что клир должен петь в то время, когда протопоп возглашает «дурак»?

– Клир трижды воспевает: «учитель Препотенский», – ответил Савелий.

При этом неожиданном ответе присутствующие с секунду были в остолбенении и вдруг разразились всеобщим бешеным хохотом. Туганов махнул рукой и уехал в самом веселом настроении духа.

Около Препотенского, как говорится, было кругом нехорошо. Даже снисходительные дамы того сорта, которым дорог только процесс разговора и для которых, что мужчины ни говори, лишь бы это был говор, и те им возгнушались. Зато Термосесов забирал силу и овладевал всеобщим вниманием. Варнава не успел оглянуться, как Термосесов уже беседовал со всеми дамами, а за почтмейстершей просто ухаживал, и ухаживал, по мнению Препотенского, до последней степени дурно; ухаживал за нею не как за женщиной, но как за предержащею властью.