Александ Казбеги - Элеонора

Доселе неизведанное чувство овладело Элеонорой, подчинило ее себе, и она, обессиленная, покорно отдавалась чужой воле.

В эти минуты она была подобна больной, но недуг ее казался ей столь сладостным, что она не могла не покориться ему.

Обезумевший лезгин коснулся ее губ, приник к ним, у него перехватило дыхание.

Девушка вздрогнула, вырвалась и оттолкнула его рукой. Она пришла в себя, очнулась. Движением разгневанной львицы она откинула с лица локоны. Глаза ее метали молнии.

Лезгин еще не совсем пришел в себя, но ярость девушки ужаснула его, и он стоял перед ней, виновато опустив голову, смущенный и покорный. Смелость вернулась к Элеоноре, она почувствовала себя жестоко оскорбленной и, разъяренная дерзким поступком лезгина, еще больше негодовала на собственную слабость. Лицо Элеоноры в это мгновение было похоже на разгневанное небо.

Долго стояли они молча друг против друга: нежное создание, подобное ангелу гнева, и отважный, храбрый мужчина, подобный покорной юной ветке, которую безжалостно клонит к земле сокрушительный ураган.

Элеонора глубоко вздохнула, схватилась рукой за грудь, за горло и вся напряглась, как барс, готовый прыгнуть на свою жертву. Потом, протянув руку, безмолвно указала лезгину на дверь.

Аслан-Гирей как бы вдруг надломился – неодолимая сила согнула его. Он умоляюще взглянул на Элеонору. Девушка стояла, чуждая жалости.

– Пощади! – тихо произнес лезгин.

– Ах! – с досадой воскликнула Элеонора. – Вон там дверь! – добавила она.

– Элеонора!

– Довольно! – прервала его девушка.

Аслан-Гирей не посмел продолжать. В напряженной тишине он делал мучительные усилия взглянуть на Элеонору, но не мог поднять глаз.

Она шагнула вперед и сказала:

– Уходи вон!

Аслан-Гирей вздрогнул. Подчиняясь неумолимой силе, он тихо повернулся к двери, пошел медленными шагами, а потом почти побежал. Однако у самого порога он еще раз остановился, повернулся к Элеоноре и упал на колени.

– Элеонора! – он протянул к ней руки, – не будь безжалостной, пощади! Чем я провинился перед тобой?

– Ты оскорбил честь девушки!

– Только из-за любви к тебе!

– Хотел воспользоваться слабостью девушки!

– Элеонора, люблю тебя! – со всей силой страсти воскликнул лезгин.

– Тем хуже для тебя! – с беспощадной суровостью ответила девушка. – Тебя не полюблю никогда!

Аслан-Гирей вскочил, как ужаленный; шатаясь, приблизился к девушке.

– Тогда… Кого же ты полюбишь? – он был бледен и весь дрожал.

– Первого встречного, – только не тебя!

– Я убью, задушу его!

– Посмотрим! – надменно улыбнулась девушка. – Довольно!.. Оставь меня!

– Хорошо, Элеонора! Ты пожелала предать меня пытке, и я покорно выполню твой приказ. Но знай, – никто тебя так не полюбит, как я!

– Ха-ха-ха! – раздался в ответ злой смех. – Мне и не надо ничьей любви… Зато я сама буду любить и одарю того, кого полюблю сама, радостью и райским блаженством!

– А я?

– Ты?… Тебя я обреку на муки адские, слышишь? На адские муки… Я иссушу, изведу, погублю тебя, и твои страдания пробудят во мне только смех.

– Довольно! Я ухожу, но знай, что все равно ты будешь моей… Первое же сердце, озаренное твоей улыбкой, почувствует, как остер мой кинжал… Каждого, для кого хоть однажды засверкают твои глаза, будет вскорости оплакивать мир; каждого, кому ты пообещаешь свои объятья, примет в объятья холод могилы… Запомни, Элеонора!.. Это говорит тебе Аслан-Гирей, а он привык выполнять свои обещания!.. Прощай!

С этими словами открыл он дверь, и ночной мрак поглотил его.

Девушка долго еще стояла в суровом оцепенения. Потом она глубоко вздохнула, провела рукой по лбу.

– Так, значит, ты пугаешь меня?… – произнесла она. – Угрожаешь?… Посмотрим!

На другое утро, когда все встали и хозяин дома распорядился устроить для гостей роскошное пиршество, ему доложили, что гости уехали на рассвете.

Изумленный этим известием, Вахтанг Хелтубнели не знал, чему приписать такой неожиданный поступок Аслан-Гирея. Элеонора, утомленная событиями прошлой ночи, наконец задремала, однако впечатления от этих событий, по-видимому, все еще продолжали волновать ей душу. На нежном лице ее блуждала надменная улыбка, брови сурово сдвигались. Губы ее шевелились, она с кем-то разговаривала во сне.

– Угрожаешь?… Посмотрим, кто победит! – напоследок прошептала она, и глубокий сон овладел ею.

Прошло немало времени. Об Аслан-Гирее ничего не было слышно. В доме Хелтубнели все позабыли об его неожиданном приезде и таинственном отъезде. Даже сама Элеонора, казалось, не помнила о нем и продолжала по-прежнему потешаться над своими поклонниками.

Девушка упорно таилась от всех, никто не замечал в ней никакой перемены. Однако вскоре она стала бледнеть, и обычная беспечность сменилась каким-то непонятным беспокойством.

Первым заметил в ней эту перемену Кречиашвили, и сердце его сжалось тоской. Он, как и все, не знал, из-за чего так изменилась Элеонора, и, одержимый любовью к ней, решил, что ее сердце воспламенилось любовью к одному из ее поклонников.

До сих пор Кречиашвили страдал из-за того, что никогда не мог рассчитывать на сочувствие своего светила; но зато его утешала уверенность, что не у него одного, но и у других нет надежды на счастье.

Всецело поглощенный жаждой собственного счастья и не имея сил обрести его, Кречиашвили не хотел, чтобы и другие были счастливы. Таким делает любовь каждого, кто без оглядки отдается ей. Вот почему удвоились безнадежные страдания Кречиашвили.

Элеонора переменилась, утратила обычную свою веселость, и скорбные, еле заметные морщинки залегли вокруг ее улыбающихся уст. Девушка сделалась капризной, и это было не удивительно, так как целыми ночами она не могла сомкнуть глаз, сон бежал от нее. Она потеряла вкус к еде, и невозможно было ничем соблазнить ее.

Отец удивлялся перемене, происшедшей в дочери, огорчался, приписывал это то одному, то другому святому, приносил им в жертвы бесчисленное множество убоины, неустанно совершал обряды, но все было напрасно. Летели гонцы к прославленным гадалкам, отливались и возжигались восковые свечи в рост девушки, но и от этого не было пользы, больная не поправлялась.

Однажды Хелтубнели призвал к себе Кречиашвили и спросил его:

– Можешь ли ты, если понадобится, перевалить через хребет к лезгинам?

– Почему же нет, мой господин! Там у меня много кунаков, и мне не страшно туда поехать.

– Тогда поезжай завтра утром. Хвалят там одного лезгина, говорят, – не было еще другого такого лекаря на свете. Может, сумеешь привезти его ко мне.

– Привезу, непременно привезу, – сказал Кречиашвили и добавил. – А имя его вам известно?