Василий Вонлярлярский - Поездка на марсельском пароходе

– Позвольте, однако ж, предупредить вас, господа, – прибавила Гризи, – что я соглашаюсь выслушать первое сознание с условием, чтоб все мы поочередно сделали то же; согласны ли вы?

– С радостию, – отвечал, улыбаясь, полковник.

– Je mettrai ma mйmoire а la torture pour vous кtre agrйable, madame, [5]– пробормотал бельгиец.

– Choisissez plutot, ce que vous avez de plus piquant, [6]– отвечала иронически Гризи.

Положение мое становилось затруднительно. Изъявив однажды согласие рассказать что-нибудь, я отказаться не мог; а между тем, вопреки всей готовности выполнить обещанное, я чувствовал, что не в состоянии сказать двух слов, не только выдумать занимательное происшествие. Судьба, казалось, сжалилась надо мной, подослав капитана, за которого ухватился я обеими руками.

– Вы должны начать, – кричал я капитану, – вы хозяин, мы гости, и первый шаг во всем ваш.

– Но что такое? – спросил капитан.

Я объяснил ему, в чем дело; ко мне присоединились прочие, и сбитый с толку капитан, осажденный со всех сторон, сдался и стал плевать. Молчанье водворилось, а я внутренно отдохнул. Потом, не скрываю, мне очень любопытно было знать, что могло перепугать человека, подобного капитану.

– Ну что же, капитан? мы слушаем; только, пожалуйста, что-нибудь пострашнее; поверите ли, – прибавила Гризи, – я начинаю уже чувствовать какого-то рода холод.

– Тем хуже, сударыня, – отвечал капитан, – потому что случай, который я намерен рассказать, так глуп, что, право, совестно.

– Но ведь вы были испуганы?

– До смерти; сознаюсь, и вот почему совестно, право.

– Все равно; прошу, не мучьте нас, я не только прошу, но приказываю начать; итак…

– Нечего делать! – проговорил капитан и начал таким образом:

«Прежде всего я должен познакомить вас с тем обществом, в котором я родился.

Мне было лет двадцать, когда отец мой, лесничий, высек меня за последнюю шалость и выслал из дому с приказом не являться прежде, чем я не сделаюсь чем-нибудь. От того места, где проживал отец мой, мне предстояло пройти пешком до Готенбурга; а уж из этого города знакомый мне рыбный торговец обязался доставить меня морем в Стокгольм. До Готенбурга дорога шла дремучим лесом, миль на сорок; со мной было ружье и порядочный запас снарядов. Я шел и стрелял; а на ночь останавливался у лесников, подчиненных отцовскому управлению. Мое знание края было так ограниченно, что под вечер вторых суток я коснулся незнакомой границы, а на следующее утро вступил на землю совершенно чужую. Хозяин последнего ночлега, добрый человек, предупредил меня, что выстрел в чужих лесах окупается часто личною свободою, не говоря уже о побоях и прочих неудовольствиях, на которые я не обращал большого внимания. Вспомнив, что последний проступок мой в доме отца состоял в увечье быка, которому я в сердцах переломил кулаком спинную кость, я из этого воспоминания извлек уверенность оградить себя от всякого нежданного нападения. В таком-то расположении духа побрел я по незнакомой мне дороге; тропинки расходились во все стороны; я выбирал средние и старался держаться одного направления. Вдруг на опушке послышался шелест чего-то бегущего; я присел на дорогу, шелест затих, ничего не выбегало, и я пошел далее; вскоре раздался отдаленный лай целой стаи собак; лай делался явственнее; собаки приближались; меня бросило в жар. Забыв наставление лесника, я невольно приподнял ружье, и – вовремя, потому что позади меня из опушки на дорогу выскочил пребольшой волк: я выстрелил, волк визгнул, сделал прыжок и упал замертво.

С криком радости бросился я на добычу, приподнял ее за голову и осмотрел рану, и только что не стал целовать ружье, как подбежавшая стая окружила меня, собаки вертели хвостами, казалось, улыбались мне; я был совершенно счастлив, но за собаками прискакали охотники, и, сколько помню, их было около десяти человек. Многие из них подняли было бичи, но по приказанию начальника опустили их и стали в почтительном отдалении.

– Кто ты таков и откуда? – спросил повелительно тот, которого я принял за начальника.

Я сказал свое имя и место жительства моего отца.

– Ты – сын лесничего, и не знаешь, что охотиться в чужих лесах считается преступлением.

Я не отвечал ни слова.

– Понимаешь ли, что я вправе бросить тебя в тюрьму, – продолжал он, смягчив, однако, голос.

– За хищного зверя? не думаю, – отвечал я спокойно.

– А если бы на место волка на тебя набежала бы серна, что бы ты сделал?

– Я убил бы серну.

– Ты сознаешься? – спросил он почти с улыбкою.

– Я никогда не лгу; и сознаюсь, что, будь серна, я точно так же стрелял бы по ней, как по волку.

– Браво! – воскликнул он голосом, который не выражал уже более ни гнева, ни даже неудовольствия, – я люблю подобных молодцов, ежели ты не хвастун и не трус.

– Я не хвастун и не трус, – сказал я с досадою.

– Следовательно, ничего не боишься?

– Ни вас и ничего на свете.

– А если так, то мы увидим.

Господин повернул свою лошадь и сказал вполголоса несколько слов одному из охотников, который был одет щеголеватее прочих, и потом, обращаясь снова ко мне, прибавил:

– Ты пойдешь за нами и не будешь пытаться уйти?

– Даю слово, что не уйду, – отвечал я и, закинув ружье на плечо, последовал за охотниками, которые, привязав волка к одному из своих седел, стали разъезжаться.

Догнав господина, ехавшего рядом с молодым человеком, я спросил, могу ли стрелять во время охоты.

– Можешь, – ответил он, и я зарядил ружье. Собаки напали на лисицу; охотник поскакал вперед; господин с товарищем последовали за охотниками.

Я знал, что лисица должна возвратиться на то самое место, с которого ее подняли, и потому не торопился вперед».

– Но неужели вы не воспользовались этим случаем, чтоб скрыться? – спросила с удивлением Гризи.

– Как скрыться? от кого скрыться? – проговорил удивленный капитан.

– От людей, которые готовили вам неприятность.

– Разве я вам не сказал, что господин охоты взял с меня слово следовать за ним, – заметил очень серьезно капитан, – так как же я мог скрыться?

Гризи замолчала. Капитан продолжал:

«Чего я ожидал, то и случилось: дав большой круг, лисица возвратилась в мою сторону и выскочила на небольшую полянку; я пустил заряд и перешиб ей передние ноги; лисица завертелась на одном месте, я взял ее и остановил собак.

– Да, ты славный стрелок, – воскликнул подскакавший ко мне господин.

– Не дурной, – отвечал я и, передав трофей свой охотникам, последовал снова за ними.

Солнце село, когда мы прибыли к месту жительства начальника. Перед нами отворились ворота, и тогда только я убедился, что полонивший меня барин был не простой, а большой барин. Жилище его состояло из огромного строения с башнями, галереями, колоннами и всеми принадлежностями старинных баронских замков. Правда, все это поросло мхом, местами на башнях и крышах виднелись березки, местами стены были пробиты и окна стояли без стекол и рам. Господин подъехал к крыльцу и с помощью слуг, выбежавших к нему навстречу, сошел с лошади. Я, признаюсь, невольно снял шляпу и остановился в ожидании приказания. Он заметил это движение и дал знак идти за ним. Мы молча прошли несколько коридоров и наконец достигли главной лестницы.