Гюстав Флобер - Бувар и Пекюше

Вот превосходный случай испробовать гадательный жезл! Могущество его сомнительно. Тем не менее они изучили вопрос и узнали, что некий Пьер Гарнье, выступая в защиту жезла, приводит некоторые научные доводы: источники и металлы выделяют мельчайшие частицы, родственные дереву.

Вряд ли это так. Впрочем, как знать? Попробуем.

Они выстругали себе вилы из орешника и в одно прекрасное утро отправились отыскивать клад.

— Придётся его сдать, — сказал Бувар.

— Вот уж нет! С какой стати?

Походив часа три, они остановились в раздумье: дорога из Шавиньоля в Бретвиль! А которая — старая или новая? Вероятно, старая.

Они повернули обратно, прошлись по окрестностям наугад: след старой дороги отыскать было нелегко.

Марсель бросался то вправо, то влево, как спаниель на охоте. Каждые пять минут Бувару приходилось окликать его; Пекюше шествовал не спеша, держа вилы за два разветвления, остриём вверх. Нередко ему казалось, что какая-то сила, зацепив крюком, тянет жезл к земле, и тогда Марсель проворно делал зарубки на соседних деревьях, чтобы позже найти это место.

Между тем Пекюше стал отставать. Рот у него приоткрылся, зрачки сузились. Бувар окликнул его, встряхнул за плечи; он был нем и недвижим, совсем как дочь Барбе.

Потом он сказал, что внезапно почувствовал, как в области сердца что-то у него оборвалось — странное состояние, вызванное, несомненно, жезлом. И он не хотел больше к нему прикасаться.

На другой день они вернулись к отмеченным деревьям. Марсель заступом рыл ямы. Поиски оказывались бесплодными, и каждый раз они бывали страшно сконфужены. Пекюше присел на обочине канавы; он задумался, закинув голову и стараясь своим аромальным хоботком уловить голоса духов; он даже усомнился, есть ли у него такой хоботок, и вперил взгляд в козырёк своей фуражки. Экстаз, посетивший его накануне, вновь повторился. Он длился долго и всех напугал.

На тропинке, над овсами, показалась фетровая шляпа: то был господин Вокорбей; он трусил на своей кобылке. Бувар и Марсель окликнули его.

Когда доктор подъехал, припадок уже кончался. Чтобы лучше разглядеть Пекюше, доктор приподнял его фуражку и увидел у него на лбу пятна медного цвета.

— Ага, fructus belli [3]! Это сифилитическая сыпь, приятель! Лечитесь! С любовью не шутят, чёрт возьми!

Пекюше в смущении опять надел фуражку — своего рода пышный берет с козырьком в виде полумесяца; фасон его он заимствовал из атласа Амороса.

Слова доктора ошеломили его. Он задумался, устремив взгляд в пространство, и вдруг снова почувствовал приступ.

Вокорбей наблюдал за ним, затем резким движением сбил с него картуз.

Пекюше пришёл в себя.

— Я так и предполагал, — сказал доктор, — лакированный козырёк гипнотизирует вас, как зеркало; такое явление часто наблюдается у людей, которые чересчур пристально рассматривают блестящий предмет.

Он объяснил, как можно провести этот опыт над курами, вскочил на свою кобылку и не спеша удалился.

Пройдя с полмили, они увидели на горизонте пирамидальную вышку, торчавшую над двором фермы. Она была похожа на чудовищную гроздь чёрного винограда, кое-где отмеченную красными пятнами. То была часто встречающаяся в Нормандии высокая жердь с перекладинами, на которые взбираются индюшки, чтобы погреться на солнце.

— Зайдём.

Пекюше обратился к фермеру, и тот согласился исполнить их просьбу.

Они белилами провели линию посреди давильни, связали одному индюку лапки и положили его плашмя, так что клюв его пришёлся на белую полосу. Индюк сомкнул глаза и вскоре замер. То же произошло и с другими. Бувар проворно передавал их Пекюше, а тот, как только они засыпали, складывал их в сторонку. Обитатели фермы забеспокоились. Фермерша подняла крик, какая-то девочка разревелась.

Бувар развязал всех птиц. Они стали постепенно оживать. Но как бы не было последствий! В ответ на несколько резкое возражение Пекюше фермер ухватился за вилы.

— Убирайтесь отсюда, чёрт бы вас подрал! А не то выпущу из вас потроха.

Они удрали.

Это пустяки, главное — проблема решена; экстаз зависит от материальной причины!

Что же такое материя? Что такое дух? Чем объясняется их взаимодействие?

Чтобы отдать себе в этом отчёт, они предприняли розыски у Вольтера, у Боссюэ, у Фенелона и снова записались в библиотеку.

Старинные авторы оказались недоступны из-за объёмов их трудов и сложности языка, зато Жуффруа и Дамирон приобщили их к современной философии; они знакомились также с мыслителями минувшего века по книгам, в которых излагались их учения.

Бувар черпал доводы у Ламетри, Локка, Гельвеция, Пекюше — у Кузена, Томаса Рида и Жерандо. Первый интересовался опытом, для второго всё сводилось к идеальному. В одном было нечто от Аристотеля, в другом — от Платона, и они вечно спорили.

— Душа нематериальна! — утверждал один.

— Это заблуждение! — утверждал другой. — Безумие, хлороформ, кровопускание потрясают её, и, поскольку она не всегда мыслит, она не может быть только мыслящей субстанцией.

— Однако во мне есть нечто, что превыше тела и что иной раз берёт над ним верх, — возражал Пекюше.

— Существо в существе? Homo duplex [4]? Будет тебе! Различные устремления вызываются противоположными побуждениями. Только и всего.

— Но ведь это нечто, эта душа остается всё тою же, невзирая на внешние изменения. Следовательно, она первична, неделима и тем самым — духовна!

— Если бы душа была первична, — возражал Бувар, — новорождённый мог бы что-то помнить, представлять себе всё, как взрослый. Мысль же, наоборот, следует за развитием мозга. Что касается неделимости души, то запах розы или аппетит волка, точно так же как и волеизъявление или любое утверждение, нельзя разрезать пополам.

— Это не имеет к ней никакого отношения, — возразил Пекюше, — душа свободна от свойств материи!

— Признаёшь ты закон тяготения? — продолжал Бувар. — А если материя может падать, она может и мыслить. Имея начало, душа наша тем самым должна быть конечной и, завися от наших органов, должна исчезнуть вместе с ними.

— А я считаю её бессмертной. Бог не может допустить…

— А если бога нет?

— Как так?

Пекюше выложил три картезианских довода:

— Во-первых, бог содержится уже в самом нашем понятии о нём; во-вторых, существование его возможно; в-третьих, будь я конечным, как же мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы этим понятием обладаем, то оно у нас от бога, следовательно, бог существует!

Он стал ссылаться на свидетельство нашего сознания, на народные верования, на необходимость существования творца.

— Когда я вижу часы…

— Да, да, знаем мы это! А скажи-ка, где отец часовщика?

— Но ведь должна же быть причина!