Уильям Фолкнер - Сарторис

Не успела Нарцисса вернуться на свое место, как снова появился Саймон, на этот раз в сопровождении Айсома, и в течение нескольких минут они сновали из кухни в столовую и обратно с блюдами, на которых красовалась жареная индейка, копченый окорок, жареные белки и куропатки, запеченный опоссум с гарниром из бататов, тыквы и маринованной свеклы; бататы и картофель; рис и кукуруза, горячие лепешки, пресное печенье, длинные изящные кукурузные палочки, консервированные груши и земляника, яблочное и айвовое желе, клюквенное варенье и маринованные персики.

Все замолчали и принялись за еду, то и дело поглядывая друг на друга через стол, окутанные ароматными парами и розовым сияньем доброжелательности. Время от времени появлялся с теплым хлебом Айсом, а Саймон смотрел на поле брани подобно тому, как Юлий Цезарь взирал на покоренную им Галлию [70]или как сам господь бог, когда он созерцал результаты своего последнего химического опыта и увидел, что это хорошо [71].

– Ну, Саймон, теперь, после всего этого, я, пожалуй, возьму тебя к себе и постараюсь, чтоб ты иногда получал кусочек солонины, – вздыхая, сказал доктор Пибоди.

– Да, пожалуй, – согласился Саймон, окидывая обедающих орлиным взором, как генерал, который бросает свои резервы в угрожаемые пункты, и настойчиво предлагая провиант тем, кто дрогнул. Но даже и доктор Пибоди вскоре вынужден был признать себя побежденным, и тогда Саймон внес пироги трех сортов, небольшой смертоносный плумпудинг, затейливый ореховый торт с виски и фруктами, восхитительный, как ароматы небес, роковой и вероломный, как смертный грех, и, наконец, с пророческим и торжествующе-глубокомысленным видом водрузил на стол бутылку портвейна. Солнце, подернутое дымкой, клонилось к пылающему закату, и его горизонтальные лучи, проникая в окна, играли сочными бликами на блестящих сферических поверхностях расставленной на буфете серебряной посуды и на разноцветных стеклах выходящего на запад круглого оконца.

Стоял ноябрь, пора туманных томительных дней, когда первая вспышка осени уже угасла, а зима еще прячется за пересохшей нитью горизонта, – ноябрь, когда год, словно мать семейства, укрытая одеялом, мирно испускает дух, окруженная детьми, без всяких болезней и страдании. С первых дней декабря начались дожди, и год склонил поседевшую голову под напором распада и смерти. Всю ночь напролет и весь день с утра дождь неумолчно шептал что-то на крыше и под стрехой. Деревья уронили наземь последние стоические листья и простерли в бесконечную даль скорбные черные ветви; один только гикори, словно сырое пламя в лазури, мерцал своею листвой в нижней части парка, а на краю долины стояли холмы, окутанные густою пеленой дождя.

Почти каждый день, невзирая на строгие запреты мисс Дженни и на грустный упрек в глазах Нарциссы, Баярд уходил из дому с ружьем и двумя собаками и, промокший до нитки, возвращался только в сумерки.

Замерзший до костей, он касался холодными губами ее губ, глядел мрачным затравленным взглядом, и когда в желтом свете камина, горящего в их комнате, Нарцисса льнула к нему или молча плакала, лежа в постели рядом с его неподвижным телом, ей казалось, что между ними поселился какой-то призрак.

– Послушай, – сказала мисс Дженни, подходя к Нарциссе, которая, задумавшись, сидела у камина в берлоге старого Баярда, – у тебя на это уходит слишком много времени. Так можно в конце концов помешаться.

Перестань о нем тревожиться – все они вечно ходят промокшие до костей, но на моей памяти еще никто из них даже насморка ни разу не схватил.

– Правда? – безразличным тоном отозвалась Нарцисса.

Мисс Дженни стояла возле ее стула, внимательно глядя ей в лицо. Потом положила руку на голову Нарциссы – для представительницы Сарторисов, пожалуй, даже слишком ласково.

– Может быть, тебя беспокоит, что он любит тебя не так, как бы тебе хотелось?

– Не в том дело, – отвечала Нарцисса. – Он никого не любит. Он даже ребенка любить не будет. По-моему, он никогда не радуется, не огорчается и вообще ничего не чувствует.

– Ничего, – согласилась мисс Дженни.

В смолистых поленьях металось и потрескивало пламя. За окном растворялся бесконечный серый день.

– Знаешь что, – вдруг выпалила мисс Дженни, – не вздумай больше ездить с ним в этом автомобиле, слышишь?

– Не буду. Все равно я не могу заставить его ездить медленно. Ничто его не заставит.

– Конечно нет. И всем это известно, даже его деду. Он ездит с ним по той же причине, что и сам Баярд. Сарторисы. Это у них в крови. Дикари – все до единого. И никому от них никакого проку.

Обе пристально всматривались в пляшущие языки огня. Рука мисс Дженни все еще покоилась на голове Нарциссы.

– Мне жаль, что я втянула тебя в это дело.

– Вы тут ни при чем. Никто меня не втягивал. Это я сама.

– Гм… А еще раз ты бы так поступила? – спросила мисс Дженни и, не получив ответа, повторила свои вопрос: – Еще раз так поступила бы?

– Конечно, – отвечала Нарцисса. – Разве вы не знаете?

И снова между ними воцарилось молчание, и с великолепным покорным мужеством женщин они без слов подписали свой безнадежный пакт. Нарцисса встала.

– Если вы ничего не имеете против, я, пожалуй, съезжу на денек к Хоресу.

– Прекрасно, – одобрила мисс Дженни. – Я бы на твоем месте тоже съездила. Пора уже за ним немножко присмотреть. Когда оп приезжал к нам на прошлой неделе, мне показалось, что он как-то осунулся. Боюсь, что он плохо питается.

Когда она подошла к дверям кухни, кухарка Юнис, месившая на доске тесто, обернулась и всплеснула руками:

– О мисс Нарси! Вы у нас уж целый месяц не были. Как же вы по такому дождю приехали?

– Я приехала в коляске. Для автомобиля слишком мокро. – Она вошла в кухню, сопровождаемая радостным взглядом Юнис. – Как вы тут живете?

– Он ест хорошо. Я сама за ним слежу. Но его приходится заставлять. Ему надо, чтоб вы вернулись.

– Ну вот я и вернулась. На день, по крайней мере. Что у вас сегодня на обед? – Вдвоем они принялись поднимать крышки и заглядывать в кипящие кастрюли на плите и в духовке. – О, шоколадный торт!

– Это я его задабриваю. Он за шоколадный торт что угодно съест, – с гордостью сказала Юнис.

– Еще бы! Таких шоколадных тортов никто делать не умеет.

– Этот мне не удался, – досадливо заметила Юнис. – Я им не очень довольна.

– Что ты, Юнис! Да он же просто замечательный.

– Нет, мэм, бывает и лучше, – твердила Юнис. Но она вся так и сияла от похвал, и некоторое время обе женщины дружески беседовали, между тем как Нарцисса заглядывала в ящики и шкафы.

Потом она вернулась в дом и поднялась в свою комнату. На туалете не было знакомых хрустальных и серебряных вещей, ящики были пусты, и вся комната, заброшенная и тихая, являла собою вид молчаливого упрека. К тому же в ней было холодно – с прошлой весны камин не топили, а на ночном столике у постели, забытый и увядший, стоял букетик цветов в голубой вазе. От прикосновения цветы тотчас осыпались, оставив на пальцах темные пятна, а вода в вазе отдавала гнилью. Она открыла окно и выбросила их во двор.