Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу

Какой дорогой они едут?

Через Константинополь в Дамаск, где они присоединятся к каравану.

Но не было бы более заслуги, если бы они ехали сухим путём? Я об этом читал.

Пророк не запретил совершать путешествие по морю.

— А вы сами откуда? — спрашиваю я татарина.

— Я из Тифлиса.

— Где вы изучили бухарский язык?

— Я не был в Бухаре.

— Но где же вы изучили бухарский язык?

— Я не изучал бухарского языка. Я из Тифлиса.

— Но ведь вы говорите на языке этих купцов?

— Нет, они говорят на моём языке. Они купцы, они должны были выучиться ему. — И он прибавляет с большим презрением: — Я никогда не изучал бухарского языка.

— Но вы изучали немецкий язык? — спрашиваю я, не понимая его логики.

— Я знаю также русский и английский, — гордо отвечает он. И оказалось, что он действительно знал несколько английских слов.

Конечно, мы имели дело с современным татарином. Он свысока обращался. с обоими пилигримами и засмеялся, когда кондуктор приказал им надеть сапоги. Но больше всего нас удивило то, что он носил в кармане современный револьвер. Он вынул его из кармана и показал пилигримам, но нам показалось, что в сущности он хотел похвастать им перед нами. Он представлял собою очень интересный тип. Время от времени, когда поезд останавливался, оба пилигрима выбегали из купе и становились перед одним вагоном в конце поезда, где принимали странные позы: кланялись и выпрямлялись и снова низко кланялись, сложив руки на груди. Татарин объясняет нам, что в поезде едет эмир бухарский, и вот перед ним-то они стоят и кривляются.

— Сам эмир бухарский?

— Да.

— И он также едет в Медину?

— Нет. Он едет в Константинополь, к султану.

Мы немного говорим об этом. В таком случае, мы путешествуем в очень знатном обществе. Эмир сидит в вагоне первого класса в самом конце поезда, объяснил татарин, а вся его многочисленная свита едет во втором и третьем классах, смотря по чину. Теперь мы не удивлялись больше тому, что наш поезд такой длинный. Но почему же в Баку не было большого оживления, раз там был эмир бухарский? Татарин находит это вполне естественным: ведь эмир бухарский не царь. Однако он правит всё-таки большой и известной страной с миллионами жителей? Да, но над ним стоит царь; царь правит многими странами и ста двадцатью миллионами людей.

Я защищал эмира бухарского самым бескорыстным образом, но татарин продолжал стоять за царя.

Нам вдруг самим захотелось посмотреть на этого настоящего восточного властелина. И мы начали совершать маленькие прогулки к единственному в поезде вагону первого класса, чтобы хоть одним глазом взглянуть на него; но это нам не удалось. Наконец мы стали приближаться к Тифлису, а эмира бухарского нам так и не удалось увидать. Тогда я решил войти в вагон первого класса и взглянуть на него.

У дверей вагона не видно никакой стражи, а так как все вагоны проходные, то я иду туда без всяких затруднений во время движения поезда, Я заглядываю во все купе первого класса, но не нахожу никого, кто бы мог быть эмиром; там сидят только несколько белогрудых европейцев. Тогда я иду в третий класс и ищу свиты эмира, и там действительно сидит много всевозможных мужчин и женщин на деревянных скамьях, но мне кажется, что никто из них не может принадлежать к свите эмира.

Татарин обманул меня. Я снова пробираюсь назад через все вагоны. Во время моего длинного шествия раздаётся свисток, мы подъезжаем к Тифлису, и я возвращаюсь в своё купе как раз в ту минуту, когда поезд останавливается. Оба пилигрима приводили в порядок свои матрацы и мешки; татарин исчез.

Нет никакого сомнения в том, что татарин подшутил над нами и сочинил всю эту историю об эмире бухарском. Итак, нам не удалось увидать второго восточного властелина, если считать первым хана в Баку, которого уже давно не существовало.

Теперь мы поняли, почему пилигримы предпринимали эти прогулки к вагону первого класса. Они молились там и выбрали себе именно место перед вагоном первого класса, где никто не выглядывал из окон.

Пилигримы? Да, может быть, они вовсе не пилигримы; проклятый татарин, конечно, налгал нам и про них. Попадись он мне только теперь под руку, я задал бы ему хорошую трёпку! Но зачем он вообще дурачил нас? Может быть, просто для своей собственной забавы. Я читал, что восточные люди выкидывают иногда самые уморительные штуки с путешествующими «англичанами» и надрываются от смеха, если им удаётся одурачить их. По правде сказать, нет ничего удивительного в том, что восточные люди стараются отомстить хоть чем-нибудь жителям Запада за их назойливость и любопытство. Сами они находят ниже своего достоинства обнаруживать изумление перед чем бы то ни было, тогда как мы на всё таращим глаза, показываем друг другу что-нибудь поразившее нас и издаём восклицания. Я видел в Париже одного араба, он шёл по улице в своём белом развевающемся одеянии, и парижане, этот неимоверно легкомысленный народ, были совершенно поражены этим редким зрелищем. А араб продолжал себе идти спокойным шагом, нимало не смущаясь.

Татарин был прав, проучив нас.

Однако мы хотели выяснить, по крайней мере, действительно ли мы ехали вместе с пилигримами. Я подхожу к одетому в белое бухарцу, показываю на него пальцем, затем показываю на юг и спрашиваю:

— Медина?

Он ничего не понимает.

Я смотрю в свой словарь и нахожу это имя по-арабски.

Тогда лицо его проясняется, и бухарец в сером также подходит к нам, показывает на себя, кивает на юг и отвечает:

— Medinet el Nabi, Om el Kora, Медина и Мекка.

Я снимаю перед ними шляпу и низко кланяюсь. И это, и по-видимому, им очень понравилось, хотя я не мог сказать ни слова, чтобы пожелать им счастливого пути.

Я иду один в тифлисский банк за деньгами и обещаю очень скоро вернуться. Но в банке мне заявляют, что ещё слишком рано, и что тот служащий, к которому я должен обратиться, придёт только к десяти часам; я должен ждать. Тогда я иду бродить по городу, смотрю на людей, останавливаюсь перед окнами магазинов и покупаю фотографии. Между прочим, я купил портрет эмира бухарского и его первого министра, снятых вместе. Солнце быстро поднимается, и становится жарко, утро прекрасное, и в парке раздаётся знакомое щебетание птичек. В десять часов я иду снова в банк, там я нахожу соответствующее окошко и соответствующего служащего, которому и передаю мой аккредитив. Стоя у окна, я сдвигаю шляпу на затылок вследствие жары.

Тут ко мне подходит посланный от директорского стола и говорит, чтобы я снял шляпу. Я смотрю на маленького татарина, который посылает мне это приказание. Но, Боже мой, да ведь это тот самый человек, который так ловко одурачил меня историей с эмиром бухарским. Я смотрю на него, а он сидит и делает мне энергичные знаки, чтобы я обнажил свою голову.