Мао Дунь - Весенние шелкопряды

Счастливым смехом наполнились дома крестьян, не одному Тун-бао повезло. Наверняка их деревушку нынче приняла в опеку сама Покровительница шелководства. [34]Почти все тридцать семей собрали коконов на семьдесят – восемьдесят процентов. Однако Тун-бао их превзошел – его семья собрала процентов на сто двадцать – сто тридцать.

У речки и на рисовом току снова стало людно. За последний месяц крестьяне сильно отощали, говорили сипло, мешки под глазами увеличились, зато бодрости было хоть отбавляй. Перебирая в памяти все, что пришлось пережить за этот месяц самоотверженной борьбы, женщины в мечтах уже видели груды белых, как снег, серебряных монет. Первым делом они выкупят из закладной лавки весеннюю и летнюю одежду, а в праздник дуаньян [35]можно будет полакомиться окунем. Прохаживались насчет А-до и Хэ-хуа. Лю-бао каждому твердила: «Совсем стыд потеряла, прямо домой является!» Мужчины отвечали на ее слова грубым смехом, женщины шептали молитвы и тихонько ругались. Семье Тун-бао завидовали, ее удачу объясняли покровительством Бодисатвы [36]и чудодейственной силой предков.

Наступили «лан шаньтоу» и «ван шаньтоу». [37]В эти дни полагается навещать родных и друзей. По этому случаю приехал в гости со своим сынишкой А-цзю сват Тун-бао, Чжан Цай-фа. Каких только подарков они не навезли: и мягкого печенья, и тонкой лапши, и слив, и японской мушмулы, и соленой рыбы. Сяо-бао был вне себя от радости, как собачонка при виде снега.

Тун-бао повел свата к реке, и там они уселись под ивой.

– Ты коконы продашь? Или сами будете разматывать? – поинтересовался сват.

Чжан Цай-фа был мастером рассказывать всякие занятные истории. Он частенько ходил к храму бога-хранителя города, где на площади выступали сказители; от них старик и наслушался этих историй и знал чуть ли не наизусть эпизоды из романа времен Суйской [38]и Таиской [39]династий, в особенности о «мятежах восемнадцати князей и семидесяти двух повстанцах», [40]а также о Чэн Яо-цзине, [41]который продавал дрова и спекулировал контрабандной солью, а позднее выступил с мятежниками из крепости Ваган.

Но ничего дельного от Чжан Цай-фа никогда не услышишь, поэтому Тун-бао не стал распространяться насчет коконов, лишь ответил:

– Конечно, продам.

Хлопнув себя по коленке, старый Чжан печально вздохнул, поднялся и показал рукой на кирпичную стену шелкомотальни, видневшейся сквозь поредевшую тутовую рощу вдали за деревней.

– Гляди, Тун-бао, ворота шелкомотальни на запоре! Что проку от твоих коконов? Никто их нынче не купит. Восемнадцать мятежных князей давно спустились на землю, а Ли Ши-минь [42]так до сих пор и не появился, и нет на земле покоя! Да, кокономотальни нынче ворот не отопрут и коконов покупать не будут.

Тун-бао усмехнулся – он не поверил свату. Да и кто этому поверит? Здесь чуть не на каждом шагу кокономотальня. Да фабрик, пожалуй, больше, чем выгребных ям. Неужто все они так и будут простаивать? К тому же пронесся слух, будто с японцами договорились и войны, стало быть, не ожидается – не зря солдаты давно ушли из шелкомотальни.

Чжан Цайфа заговорил о другом, стал сбивчиво передавать городские новости, а потом перешел к историям о Чэн Яо-цзине и Цинь Шубао. [43]После этого он попросил свата побыстрее вернуть его хозяину долг в тридцать юаней – ведь он поручился за Тун-бао.

После ухода гостя Тун-бао отправился поглядеть на две шелкомотальни, за деревней, возле плотины, – слова свата как-никак его встревожили. Ворота и вправду оказались на запоре, и людей не видать. То ли было в прежние годы! В эту пору на фабричном дворе уже стояли в ряд стойки, над ними висели большие черные весы.

Старик разволновался, но дома, поглядев на плотные, белые, блестящие коконы, засмеялся счастливой улыбкой. Превосходные коконы! Тун-бао никак не мог поверить, что на них не найдется покупателя. Последующие дни он был занят сбором коконов, затем «благодарением божества» [44]и совсем забыл о шелкомотальных фабриках. Однако сельчан все чаще охватывало уныние. Куда девались веселье и смех! Люди ходили мрачнее тучи. Из соседнего городка, с дороги, тянувшейся вдоль плотины, – отовсюду ползли слухи о том, что шелкомотальни будут по-прежнему закрыты. В прежние годы скупщики коконов уже сновали в это время по деревням, мелькая, словно лошади, изображенные на фонарях, вращающихся во время представления. А сейчас хоть бы один скупщик появился! Зато заимодавцы и сборщики налогов заполнили всю деревню! Крестьяне хотели отдать им в счет долга коконы, но те и слушать не стали.

Везде слышались ругань, проклятья, вздохи. Что же это творится? Коконы уродились на славу, а жить невмоготу, еще хуже, чем в прошлые годы, – такое людям и во сне не снилось, это было как гром среди ясного неба – странно и непонятно! Урожай обильный, а забот полон рот! Вот уж правда, не возьмешь в толк, что происходит в мире!

Тун-бао был в отчаянии. Коконы долго лежать не могут, если в ближайшие дни сбыть не удастся, придется самим разматывать. Кое-кто из сельчан вытащил мотальные станки, много лет простоявшие без дела. Надо их починить и размотать коконы, а там видно будет! Так собирались поступить и Лю-бао с братом. Тогда Тун-бао заявил сыновьям и снохе:

– Сбыть коконы не удается, значит, размотаем сами! Все равно их не продать. Во всем заморские дьяволы виноваты!

– У нас ведь коконов больше пятисот цзиней, – возразила сноха. – Сколько же надо станков, ты посчитал?

Сноха права. Столько коконов самим не размотать, а попросить кого-нибудь помочь, за то платить надо! А-сы тоже считал, что им одним не управиться.

А-до вдруг вспомнил, что отец как-то не послушался его совета, и сердито буркнул:

– Говорил я, что надо выкормить один лист иностранной грены, и дело с концом! На это хватило бы пятнадцати даней тутовых листьев, которые у нас были! Так нет, меня и слушать не стали!

От возмущения Тун-бао даже не нашелся, что ответить.

Но вот люди снова воспрянули духом. Хуан Даос от кого-то узнал, что шелкомотальные фабрики в Уси [45]покупают коконы. Хуан, хоть и прозывался Даосом, был, как и Тун-бао, простым крестьянином; старики частенько беседовали и всегда находили общий язык. Поэтому Тун-бао тотчас побежал к Хуану, обо всем у него разузнал, а вернувшись домой, позвал А-сы, чтобы вместе решить, как доставить коконы в Уси.

– Коли по реке добираться, до города свыше тридцати девяток [46]будет, – проворчал Тун-бао, словно с кем-то спорил. – Туда и обратно – целых шесть дней! Будь оно все проклято! Не жизнь, а каторга! Но другого выхода нет! Из коконов похлебки не сваришь! Да еще долг надо отдать, срок подошел!

А-сы согласился с отцом. Они купили несколько циновок, наняли лодку и, пользуясь погожими днями, отправились в путь. Поехал с ними и А-до. На шестой день вернулись домой и привезли обратно целую корзину непроданных коконов. Свыше тридцати девяток водой проделали старый Тун-бао и его сыновья, пока добрались до Уси, однако на шелкомотальной фабрике до этого никому не было дела: за дань коконов из иностранной грены им дали всего по тридцать пять юаней, а из китайской – по двадцать. На коконы чуть похуже и смотреть не желали, их набралась целая корзина, хотя коконы у Тун-бао были первосортные. Из вырученных ста одиннадцати юаней десять ушло на дорогу, а оставшихся ста не хватило даже на уплату долга, в который Тун-бао залез, чтобы купить шелковичных листьев. От огорчения Тун-бао по дороге заболел, и сыновья чуть ли не на руках притащили его домой.