Роберт Уоррен - Вся королевская рать

Сэди пожала плечами.

– Вам лучше знать, что вам нужно, – сказала она. – И вам, и ей.

– Мне нужен Дафи.

– Я не возражаю, – сказала она и снова пожала плечами. Вид у нее опять сделался усталый. – Я не возражаю, – повторила она, – но мир полон таких Дафи. Мне кажется, я всю жизнь среди них прожила.

– Сейчас я думаю только об одном из них, – объявил я.

Прошла неделя, я все еще думал об этом одном (к тому времени я решил, что не остается иного выхода, как дать материал в оппозиционную газету), когда получил записку, написанную его собственной рукой. Не могу ли я к нему зайти, спрашивалось в ней. Когда мне будет удобно.

Мне было удобно немедленно, и я нашел его ветчинное величество на большой кожаной кушетке в библиотеке резиденции, где прежде сиживал Хозяин. Его ботинки заскрипели, когда он поднялся мне навстречу, но тело его колыхалось с легкостью раздутого тела утопленника, вырвавшегося наконец из цепких объятий донного ила и торжественно всплывающего на поверхность. Мы обменялись рукопожатиями, он улыбнулся. Кушетка снова застонала под его тяжестью, и он жестом предложил мне присесть.

Черный слуга в белом пиджаке принес виски. Я сделал глоток, но от сигары отказался.

Он сказал, что удручен смертью Хозяина. Я кивнул.

Он сказал, что ребятам очень не хватает Хозяина. Я кивнул.

Он сказал, что дело все же должно делаться. Так, как хотел бы Хозяин. Я кивнул.

Он сказал, что все же ему очень не хватает Хозяина. Я кивнул.

Он сказал:

– Джек, ребятам вас очень не хватает.

Я скромно кивнул и сказал, да, и мне их не хватает.

Он продолжал:

– Да, я еще на днях сказал себе: дай мне только впрячься, и я обязательно разыщу Джека. Ну да, Джек – как раз такой человек, какой мне нужен. Хозяин его очень высоко ставил, а что хорошо для Хозяина, то хорошо и для старины Дафи. Да, сказал я себе, надо разыскать старину Джека. Такой человек мне очень нужен. Прямой, честный. Такому можно довериться. Этот не подведет, не обманет. Его слово крепче печати.

– Это обо мне речь? – спросил я.

– Конечно, – ответил он. – Я хочу сделать вам предложение. Я не знаю точно, на каких условиях вы работали с Хозяином, но вы мне только скажите, и я вам прибавлю десять процентов.

– Меня устраивало мое жалованье.

– Вот это разговор белого человека, – сказал он и серьезно добавил: – И не поймите меня превратно, я знаю, что вы с Хозяином были вот так. – Он поднял два белых лоснящихся епископальных пальца, как для благословения. – Вот так, – повторил он. – Не поймите меня превратно, я не критикую Хозяина. Я просто хочу вам доказать, как я вас ценю.

– Благодарю, – произнес я без особой теплоты.

Теплоты, по-видимому, было так мало, что он слегка наклонился вперед и сказал:

– Джек, я прибавлю двадцать процентов.

– Этого недостаточно, – отозвался я.

– Вы правы, Джек, – сказал он. – Этого недостаточно. Двадцать пять процентов.

Я замотал головой.

Ему стало немного не по себе, кушетка скрипнула, но он поборол себя и улыбнулся.

– Джек, – произнес он задушевно, – вы скажите, сколько вы считаете нужным, уж как-нибудь сговоримся. Скажите, сколько вас устроит.

– Нисколько, – сказал я.

– А?

– Слушайте, – начал я, – вы только что сказали, что я человек, слово которого крепче печати. Правильно?

– Да, Джек.

– Значит, вы мне поверите, если я скажу вам одну вещь?

– Ну конечно, Джек.

– Ну так я вам скажу. Еще не рождалось на свет скотины гнуснее вас.

Несколько секунд я наслаждался мертвой тишиной, потом продолжал:

– И вы думаете, что можете меня купить. Я понимаю, зачем вам это нужно. Вы не знаете, много ли я знаю и о чем. Я был близок с Хозяином и слишком много знаю. Я джокер в вашей колоде. И вы хотите сдать его себе из-под низу. Но этот номер не пройдет, Крошка, не пройдет. Плохо ваше дело, Крошка. Знаете почему?

– Слушайте, – произнес он властно. – Слушайте, не смейте…

– Плохо, потому что я много знаю. Я знаю, что вы убили Хозяина.

– Это ложь! – закричал он и поднялся на кушетке – и кушетка заскрипела.

– Не ложь. И не догадка. Хотя мне следовало бы догадаться. Мне сказала Сэди Берк. Она…

– Она сама в этом замешана, сама!

– Была замешана, – поправил я, – а теперь нет. Она об этом расскажет. Ей все равно, кто об этом узнает. Она не боится.

– Зря не боится. Я…

– Она не боится, потому что устала. Она устала от всего, от вас устала.

– Я убью ее, – сказал он, и на висках его выступили капли пота.

– Никого вы не убьете, – сказал я. – И теперь никто за вас этого не сделает. Потому что вы боитесь. Вы боялись убить Хозяина и боялись не убить, но вам помог случай. Вы не упустили случай, и, ей-богу, я вас за это уважаю. Вы мне открыли глаза. Понимаете, Крошка, все эти годы я не держал вас за живого человека. Вы были карикатурой из газеты. С вашим бриллиантовым перстнем. Вы были у Хозяина вместо груши и улыбались кривой улыбкой, когда он вас бил. Вы были как тот пудель. Вы когда-нибудь слышали про пуделя?

Я не дал ему ответить. Он успел только рот открыть, а я уже продолжал:

– У одного алкоголика был пудель, и он таскал его за собой повсюду, из бара в бар. А почему? Потому что любил? Нет, не поэтому. Он таскал за собой пуделя для того, чтобы можно было плевать на него и не пачкать пола. Вот вы и были пуделем у Хозяина. И вам это нравилось. Вам нравилось, когда на вас плевали. Вы не были человеком. Вы не существовали. Так я думал. Но я ошибался, Крошка. Что-то у вас было внутри, что делало вас человеком. Вам не нравилось, когда на вас плевали, даже за деньги.

Я встал, держа в руке полупустой стакан.

– И теперь, Крошка, – сказал я, – когда я знаю, что вы существуете, мне вас пожалуй что жалко. Вы смешной, толстый старик, Крошка, с плохим сердцем, с усохшей печенью, и по лицу вашему бежит пот, на душе у вас гнусная тревога, и большая чернота поднимается в вас, как вода в погребе. И мне вас даже жалко. Но если вы скажете хоть слово, я перестану вас жалеть. Поэтому сейчас я допью ваше виски, плюну в стакан и уйду.

И я допил виски, бросил стакан на пол (он не разбился на толстом ковре) и двинулся к двери. Я почти дошел до нее, когда услышал за спиной скрип. Я оглянулся.

– В суде, – проскрипел он, – не докажете.

Я кивнул.

– Да, – сказал я. – Не докажем. Но забот у вас и без этого хватит.

Я открыл дверь, вышел, оставив ее открытой, и прошел под большой сверкающей люстрой через длинную переднюю к двери, за которой стояла свежая ночь.

Я глубоко вдохнул холодный воздух и увидел сквозь ветви ясные звезды. Я чувствовал себя великолепно. Я лихо провел эту сцену. Я показал ему, где раки зимуют. Я лопался от гордости. Из ноздрей моих валил дым. Я был герой. Я был святой Георгий с драконом у ног. Я был Эдвин Бут [50] Выдающийся американский трагический актер XIX века. и кланялся под газовыми огнями. Я был Иисус Христос с бичом в храме.