Эжен Сю - Парижские тайны. Том II

— Наконец-то! — воскликнула Сара, откинувшись в кресле и оставшись одна с братом. — Наконец-то я получу эту корону… мечту моей жизни… Значит, предсказание сбывается.

— Сара, успокойтесь, — сурово проговорил брат. — Вчера вы были при смерти; еще одно разочарование нанесет вам смертельный удар.

— Вы правы, Том… Разочарование было бы тяжелым, ибо моя надежда чуть не сбылась. Я смогла выдержать мои мучения только потому, что все время думала об одном: я должна воспользоваться поразительной новостью, которую мне сообщила эта женщина, когда пыталась меня убить.

— Вы это повторяли в бреду.

— Потому что только эта мысль и поддерживала мою угасающую жизнь. Возвышенная надежда! Я — владетельная принцесса… почти королева!.. — добавила она в упоении.

— Сара, оставьте безрассудные мечты… Пробуждение будет ужасным.

— Безрассудные мечты?.. Вот как! Когда Родольф узнает, что эта девушка сейчас в тюрьме Сен-Лазар [50]и что она ранее была под опекой нотариуса, который объявил о ее смерти, узнает, что она — наша дочь, вы думаете, что…

Сейтон прервал сестру.

— Я думаю, — сказал он с горечью, — что для монархов государственные интересы, политические соображения выше родственных привязанностей.

— Как мало вы верите в мою сообразительность!

— Принц — не тот наивный и страстный юноша, которого вы когда-то соблазнили; не те времена, сестрица.

Сара, слегка пожав плечами, ответила:

— Знаете, почему я хотела украсить волосы этой коралловой повязкой? Почему я надела белое платье? В первый раз, когда Родольф меня увидел при Герольштейнском дворе… на мне было белое платье… а в волосах эта самая коралловая повязка.

— Как? — воскликнул Томас Сейтон, глядя на сестру с изумлением. — Вы хотите пробудить былые воспоминания? Не опасаетесь, что они могут вызвать враждебные чувства?

— Я знаю Родольфа лучше, чем вы… Несомненно, время и страдания изменили мое лицо, я уже не та молодая девушка, которую он безумно любил… и любил только меня одну… ведь я была его первой любовью… А такая любовь всегда оставляет в сердце мужчины неизгладимый след. Поверьте мне, братец, этот венец напомнит Родольфу былую любовь, прошедшую молодость. У мужчин такие воспоминания всегда вызывают нежность, благие порывы.

— Но эти нежные чувства смогут также напомнить мрачную драму вашей любви! Напомнить, как относился к вам отец принца и как вы после брака с графом Мак-Грегором упорно молчали, когда Родольф требовал у вас вашу дочь! Да, вашу дочь, о смерти которой вы ему сообщили в сдержанных тонах десять лет тому назад… Разве вы забыли, что с того времени принц ненавидит вас?

— Ненависть сменилась состраданием, когда он узнал, что я при смерти… Он каждый день посылал барона де Грауна проведать меня.

— Из человеколюбия…

— А сейчас мне сообщили, что он придет сюда. Оказана великая честь, брат.

— Он подумал, что вы при смерти и что речь идет о последней воле умирающей, потому решил навестить вас. Вы неправильно поступили, вам надо было написать ему, что хотите сообщить важную новость.

— У меня есть причина вести себя именно так. Новость доставит ему огромную радость… И я вовремя воспользуюсь порывом его нежности… Именно сегодня, или никогда, он мне скажет: «Брак должен узаконить рождение нашей дочери». Если он так скажет, то его слово свято и сбудется надежда моей жизни.

— Только в том случае, если он даст вам такое обещание.

— Надо воспользоваться всеми средствами, чтобы он согласился совершить этот акт… Я знаю Родольфа, он меня ненавидит, хотя не могу понять почему. Я всегда относилась к нему благоразумно, как это и подобало мне.

— Быть может, но, питая ненависть к вам, он имел на то основание.

— Это несущественно. Когда он узнает, что дочь найдена, ненависть померкнет; он согласится на все, и если раньше его дочь влачила жалкое существование, то он сделает все возможное для того, чтобы она обрела полное счастье.

— Вполне возможно, что он обеспечит ей блестящее будущее… но это не значит, что он решит обвенчаться с вами, чтобы узаконить рождение дочери. Оба эти решения разделяет пропасть.

— Я уповаю на любовь отца к дочери.

— Несчастная девушка, несомненно, до сих пор жила в нищете, в унизительных условиях.

— Родольф тем более захочет возвысить ее, чтобы возместить все ее невзгоды!

— Но, подумайте, возвысить ее до сословия владетельных князей Европы… признать своей дочерью среди принцев, королей — титулованных родственников!

— Вы разве не знаете его странного характера, вспыльчивого и решительного? Его рыцарскую твердость по отношению ко всему, что повелевает долг?

— Но, возможно, эту несчастную девочку так развратила среда порока и нищеты, в которой она, вероятно, жила, что принц вместо влечения к ней…

— Да что вы говорите, — воскликнула Сара, прерывая брата, — разве она не такая же прелестная, очаровательная, какой была ранее, в детские годы? Родольф, даже не подозревая, что она его дочь, интересовался ею, хотел облегчить ее судьбу; ведь он послал ее на свою ферму в Букеваль, откуда мы ее похитили.

— Да, благодаря вашей неугомонной прихоти уничтожить всех, к кому принц был привязан, благодаря вашей безрассудной надежде когда-нибудь вернуть его себе…

— Не испытывая этой безумной надежды, я не узнала бы даже, жертвуя жизнью, что моя дочь жива… Разве, наконец, не от той женщины, которая увезла ее с фермы, я узнала о коварных проделках нотариуса Феррана?

— Досадно, что утром меня не пустили в тюрьму Сен-Лазар, где, как вам сказали, находится это несчастное дитя. Несмотря на мою настойчивость, я ничего не узнал, потому что у меня не было рекомендательного письма к начальнику тюрьмы. От вашего имени я написал префекту, но его ответ я получу, конечно, только завтра… а принц вот-вот сюда приедет… Очень жаль, повторяю, что вы не смогли сами представить ему вашу дочь… Лучше было бы дождаться ее выхода из тюрьмы, а потом уже приглашать герцога сюда.

— Подождать! А разве я знаю, буду ли я в состоянии встретить его завтра? Быть может, только тщеславие придает мне бодрость духа.

— Но какие доказательства представите вы принцу? Поверит ли он вам?

— Он мне поверит, когда прочтет разоблачающие показания, написанные мною под диктовку Сычихи, когда она поразила меня кинжалом. Эти факты, к счастью, я запомнила. Он мне поверит, когда прочитает вашу переписку с этой Серафен и Жаком Ферраном, сообщение о мнимой смерти ребенка; он поверит, когда услышит признания нотариуса, напуганного моими угрозами. Ферран вскоре должен прибыть сюда; он убедится, когда увидит портрет нашей шестилетней дочери. Ведь на девочку, изображенную на портрете, как мне сказала Сычиха, и сейчас удивительно похожа эта девушка. Доказательств будет достаточно, чтобы убедить принца, что я говорю правду, и он присвоит мне звание королевы. О! Хоть один день, один час носить корону, и тогда я умру ублаженной.