Эжен Сю - Парижские тайны. Том II

Волчица покраснела, смутилась, боялась вымолвить слово маркизе д’Арвиль, — так поразило ее присутствие этой важной дамы; но она не смогла утаить своего изумления, слыша, что Клеманс произносит ее имя.

— Нельзя терять ни минуты, — продолжала маркиза. — Я хотела бы возможно скорее увезти вас, Мария; у меня в карете теплое пальто, шаль, идемте, дитя мое… — Затем она обратилась к графу: — Будьте любезны, сообщите мой адрес этой смелой женщине, с тем чтобы она завтра смогла попрощаться с Лилией-Марией. Вам придется навестить нас, — обратилась маркиза к Волчице.

— О, конечно же я приду, — ответила Волчица, — нужно же попрощаться с Певуньей. Я бы очень горевала, если б не могла обнять ее в последний раз.

Несколько минут спустя госпожа д’Арвиль и Певунья уже были на пути к Парижу.

После смерти Жака Феррана, столь сурово наказанного за свои преступления, Родольф возвратился домой в невыразимо удрученном состоянии. Проведя мучительную бессонную ночь, он вызвал к себе сэра Мэрфа, чтобы сообщить верному другу потрясающую новость о Лилии-Марии.

Почтенный эсквайр был поражен, он лучше, чем кто-либо другой, мог понять принца и сочувствовать ему в его глубоком горе. Родольф, бледный, подавленный, с красными от слез глазами, только что рассказывал Мэрфу об этой страшной истории.

— Мужайтесь, — произнес эсквайр, вытирая слезы, так как, несмотря на свой флегматический характер, он тоже плакал. — Да, мужайтесь… вам нужно воспрянуть духом!.. Напрасны любые утешения… такое горе неизлечимо.

— Ты прав… То, что я ощущал вчера, ничто по сравнению с тем, что я чувствую сегодня…

— Вчера… вы были потрясены этим ударом; но воздействие его будет с каждым днем все мучительнее и мучительнее… Значит, только мужество!.. Будущее печально… очень печально.

— К тому же вчера… презрение и ужас, внушенные мне этой женщиной… но пусть сжалится над ней всевышний!.. Теперь она предстала перед ним. И наконец, вчера же неожиданное открытие, ненависть, отвращение, столько неистовых страстей подавляли во мне порывы нежности и отчаяния, а сегодня я не могу удержаться, послушай, ты видишь… я бессилен, я плачу, прости меня. О мое дитя! Мое бедное дитя!..

— Плачьте, плачьте!.. Увы! Потеря невозвратима.

— А сколько ужасных мучений она должна была забыть, — с болью произнес Родольф, — после того, что она выстрадала… Подумай, какая судьба ее ожидала!

— Быть может, такой контраст был бы слишком резким для несчастной девушки, уже испытавшей столько горя?

— О нет… нет!.. Послушай… если бы ты знал, как осторожно поведал бы я ей о ее происхождении! Как постепенно подготовил бы ее. О, если бы дело шло только об этом, я бы не беспокоился и не был бы в затруднении. Опустившись на колени перед ней, я бы сказал: ты была обижена, будь наконец счастлива, счастлива навсегда… Ты — моя дочь… Нет, это было бы слишком неожиданно… Я спокойно сказал бы ей: дитя мое, должен сообщить вам новость, которая вас очень удивит… представьте себе, что стало известно, кто ваши родители… ваш отец жив… и ваш отец — это я. — Тут принц вновь остановился. — Нет, нет, все еще слишком стремительно… Но это не моя ошибка, я не виноват, слова случайно слетают с моих уст, надо уметь сдерживать себя… ты понимаешь… мой друг, ты понимаешь… Быть подле дочери и сдерживать себя! — Охваченный новым приступом отчаяния, Родольф воскликнул: — Зачем эти бесплодные усилия! Я никогда не смогу ей что-либо сказать. Как это ужасно, ужасно подумать, ты понимаешь? Подумать о том, что дочь была со мной целый день… да, целый день, когда я свез ее на ферму;. и тогда передо мною раскрылось все величие ее ангельской натуры, святость ее души. Я наблюдал пробуждение чар боготворимой… и ничто не подсказало мне: ведь это твоя дочь… О слепец, варвар, безумец! Я не узнал ее. О, я был отцом, недостойным ее!

— Но…

— Ведь я мог никогда не расставаться с ней! Почему не удочерил ее, я, который так оплакивал свою дочь! Почему, вместо того чтобы отправлять эту несчастную в деревню, я не оставил ее у себя? Теперь я бы мог заключить ее в объятья… Почему я этого не сделал? Потому, что мы легкомысленны! Верим в чудо лишь тогда, когда оно отсняло и навсегда исчезло. Вместо того чтобы сразу же предоставить почетное место в обществе этой восхитительной девушке, ведь она несмотря на одиночество отличалась глубоким умом и благородством. Она бы не смогла стать более совершенным созданием — имея за плечами происхождение и образование… Я же решил, что сделал для нее все, устроив на ферму, к добрым людям… Я столько же мог бы сделать для любой нищей, встретившейся на моем пути… Виноват я… Если бы я не поступил опрометчиво, она была бы жива… Теперь жестоко наказан… Плохой сын… Плохой отец!

Мэрф знал, что эти горести безутешны, он молчал. А Родольф продолжал свою исповедь:

— Я здесь не останусь. Париж для меня нестерпим… Завтра уезжаю…

— Вы правильно поступите.

— Мы совершим объезд. Я остановлюсь на ферме в Букевале… побуду несколько часов в комнате, где моя дочь провела счастливые дни своей одинокой жизни. Там мы бережно соберем то, что осталось от нее… книги, которые она начала читать, тетради, в которых писала, одежду, которую носила, даже мебель и обои, точный рисунок которых я сделаю сам… А в Герольштейне, в парке, где сооружен памятник отцу, которого я оскорбил, я выстрою небольшой дом, где будет устроена мемориальная комната, там я буду оплакивать свою дочь… Памятник печали напомнит о моем преступлении против отца, комната — о возмездии, ниспосланном мне за смерть ребенка….. Решено, надо все подготовить, завтра утром…

Мэрф, желая развеять печаль принца, сказал:

— Все будет готово; только вы забыли, что завтра в Букевале состоится свадьба сына госпожи Жорж и Хохотушки… Вы не только обеспечили будущее Жермена и одарили богатым приданым его невесту… но вы им обещали присутствовать на свадьбе в роли свидетеля… Там они узнают имя своего благодетеля.

— Действительно, я забыл. Они теперь на ферме, а завтра я не могу поехать туда, пришлось бы присутствовать на празднике… но, признаюсь, у меня не хватит мужества.

— Счастье молодых людей, быть может, утешит вас.

— Нет, нет, горе нелюдимо и эгоистично… Поезжай завтра, извинись, ты будешь там вместо меня, вели госпоже Жорж собрать все вещи, принадлежавшие моей дочери… пусть начертят план комнаты и отправят его мне в Германию.

— Значит, вы уедете, не повидавшись с маркизой д’Арвиль?

При воспоминании о Клеманс Родольф вздрогнул… Искреннее чувство пылкой любви к маркизе никогда не покидало его, но сейчас он был погружен в поток мучительных переживаний, переполнивших его сердце… Испытывая сумбурные чувства, принц знал, что лишь пылкая привязанность госпожи д’Арвиль смогла бы облегчить постигшее его несчастье, и он упрекал себя за эту мысль, парализующую силу отцовского горя.