Эжен Сю - Парижские тайны. Том II

— Мы видели, как этот подлец поднялся на империал и уселся рядом с кондуктором.

— И, наконец, когда экипаж тронулся, Кабрион меня заметил, обернулся и закричал: «Я уезжаю насовсем… твой на всю жизнь!» К счастью, труба кондуктора почти заглушила его последние слова и фамильярное обращение ко мне на ты, которое мне противно, но наконец… он, слава богу, уехал.

— И уехал навсегда, господин Пипле, — сказала Хохотушка, едва удерживаясь от смеха. — Но то, чего вы не знаете и что должно вас удивить… Господин Родольф был…

— Кем?

— Переодетым… его королевским высочеством.

— Полноте, это шутка, — сказала Анастази.

— Клянусь вам жизнью моего мужа, — серьезно заявила Хохотушка.

— Король моих жильцов… его королевское высочество, — воскликнула Анастази. — Да что вы!.. А я — то просила его посмотреть за моей швейцарской!.. Простите, простите… — И она машинально надела свой чепец, полагая, что так более прилично говорить о принце.

Альфред же, наоборот, несмотря на свою привычку не снимать шляпу, на этот раз снял ее, отвесил глубокий поклон отсутствующему принцу, воскликнув:

— Принц, его высочество, у нас в швейцарской!.. И он видел меня в нижнем белье, когда я лежал в постели благодаря недостойному поведению Кабриона!

В этот момент госпожа Жорж обернулась и сказала своему сыну и Хохотушке:

— Милые дети, вот и доктор.

Лицо доктора Гербена, человека зрелого возраста, было одухотворенное и умное, взгляд глубоко проницательный, а улыбка исключительно добрая.

Его от природы мелодичный голос становился ласковым, когда он обращался к душевнобольным; вот почему мягкость тона, благодушие его слов часто успокаивали обычную раздражительность этих несчастных. Он одним из первых применил при лечении безумия сострадание, доброжелательство, вместо ранее бытовавшего метода жестокого принуждения; никаких цепей, никаких побоев, обливаний, изоляций, все это только лишь в исключительных случаях.

Благодаря своему выдающемуся уму он понял, что навязчивая идея, безумие, бешенство обостряются при лишении свободы больных, при жестоком обращении с ними; и наоборот, когда они общаются друг с другом, то возникает множество отвлечений, неожиданных происшествий, которые не дают им возможности углублять свою навязчивую идею, тем более губительную, что она обострилась бы, если б они находились в одиночестве и подвергались запугиванию.

Итак, опыт доказывает, что для умалишенных изоляция столь же губительна, сколь она полезна для уголовных преступников… умственное расстройство больных усиливается от пребывания в одиночестве, так же, как расстройство или, точнее, моральное разложение заключенных усиливается и становится неизлечимым при общении с такими же преступниками.

Бесспорно, пройдут годы, и современная система наказаний, с ее тюрьмами общего заключения, настоящей школы подлости, с ее каторгой, цепями, позорными столбами, эшафотами, покажется столь же дикой и жестокой, сколь старый метод лечения душевнобольных представляется нам ныне нелепым и ужасным…

— Доктор, — обратилась госпожа Жорж [66]к доктору Гербену, — я позволила себе сопровождать моего сына и невестку, хотя и не знаю господина Мореля. Положение этого прекрасного человека мне показалось столь интересным, что я не смогла воспротивиться желанию присутствовать с моими детьми при полном просветлении его ума, на что вы, как известно, рассчитываете; это должно произойти после испытания, которому вы его подвергнете.

— Во всяком случае, я рассчитываю, что присутствие дочери больного и лиц, которых он привык видеть, благоприятно скажется на его состоянии.

— Когда арестовали моего мужа, — с волнением заговорила госпожа Морель, указывая доктору на Хохотушку, — наша милая соседка помогла мне и моим детям.

— Мой отец также хорошо знал господина Жермена, который всегда оказывал нам добрые услуги, — добавила Луиза. Затем, обратив взор на Альфреда и Анастази, она продолжила: — Супруги Пипле — привратники нашего дома. Они по мере сил тоже помогали нашей семье в несчастье.

— Я благодарю вас, — сказал доктор Альфреду, — что вы потрудились и пришли сюда; но, судя по всему, этот визит оказался вам по душе!

— Сударь, — ответил Пипле, почтительно кланяясь, — люди должны оказывать помощь друг другу здесь, на земле… они братья… не говоря уже о том, что отец Морель достойнейший среди честных людей… до того, как он потерял разум вследствие ареста его милой дочери Луизы…..

— А я даже сожалею, — заметила Анастази, — что миска, которую я выплеснула на плечи полицейских, была не с расплавленным свинцом, а с горячим супом… правда, старичок, да, с расплавленным свинцом?

— Я должен подтвердить, что моя жена была предана семье Мореля.

— Если вы не боитесь душевнобольных, — сказал доктор Гербен матери Жермена, — мы пойдем через несколько дворов, чтобы достичь крайнего здания, куда я попросил, кстати, привести Мореля, вместо того чтобы отправлять его на ферму, как мы обычно это практикуем.

— На ферму? — спросила госпожа Жорж. — Здесь имеется ферма?

— Это вас удивляет? Я понимаю. Да, у нас здесь есть ферма, получаемые с нее продукты — весьма значительное подспорье для нашего дома, а работники на ней — сами душевнобольные. [67]

— Они там работают на свободе?

— Конечно, работа, тишина полей, природа — лучшее целебное средство… Один лишь надзиратель сопровождает их, и почти не было случая, чтобы кто-нибудь бежал; они очень охотно идут туда и очень довольны… а небольшая плата, которую они зарабатывают, служит для улучшения условий их жизни… доставляет им маленькое удовольствие. Вот мы и пришли к воротам. — Затем, заметив легкое опасение на лице госпожи Жорж, доктор добавил: — Не бойтесь ничего… Через мгновенье вы будете столь же спокойны, как и я.

— Я следую за вами. Идемте, дети.

— Анастази, — тихо произнес Пипле, шедший со своей женой позади всей группы, — когда я подумаю, что, если бы адское преследование Кабриона продолжалось… твой Альфред сошел бы с ума и находился бы здесь среди этих несчастных, которых мы увидим в странных одеждах, закованных в цепи или сидящих в клетке, как хищные звери в зоологическом саду.

— Не говори мне о них, мой голубчик… Я слышала, что сошедшие с ума от любви становятся словно обезьянами, как только увидят женщину… Они кидаются к решеткам своих клеток, издавая ужасные крики… Для того чтобы их успокоить, сторожа бьют их хлыстом, поливают головы холодной водой, падающей с высоты в сто футов… но даже этого мало, чтобы их утихомирить.

— Анастази, не подходи к клеткам сумасшедших, — серьезно заявил Альфред, — может произойти несчастье!