Ги Мопассан - Взгляды полковника

Вдруг один из моих солдат, парижанин, по прозвищу Практик, заявил:

— Ну, товарищи, понесемте барышню, иначе, черт нас подери, какие же мы французы!

Я, кажется, ругнулся от удовольствия.

— Черт возьми, чудесная идея, ребята. И я тоже согласен нести.

Слева в темноте смутно виднелась роща. Несколько человек пошли туда и вскоре вернулись с охапкой веток, связанных наподобие носилок.

— Кто даст свою шинель? — крикнул Практик. — Для хорошенькой девушки, братцы!

Штук десять шинелей упало к его ногам. Еще мгновение, и девушку тепло укутали, уложили на носилки, и шестеро солдат подняли их на плечо. Я стал справа, в головах, и, даю честное слово, радовался, что и мне приходится ее нести.

Мы двинулись теперь гораздо веселее и бодрее, словно глотнули вина. Послышались даже шуточки. Видите, достаточно одного присутствия женщины, чтобы наэлектризовать французов.

Солдаты почти восстановили строй, оживились, согрелись. Один вольный стрелок, человек пожилой, который шел подле носилок, чтобы сменить первого уставшего товарища, пробурчал соседу, но так громко, что и я его услышал:

— Я уж не молод, а вот, провалиться мне на месте, как увижу женщину, так сразу у меня кровь и взыграет!

До трех часов утра мы шли почти без передышки. Потом разведчики вернулись еще раз, и тотчас же весь отряд залег в снег, виднеясь еле заметной полоской.

Я отдавал приказы шепотом и слышал за своей спиной сухой металлический треск: заряжали ружья.

Ведь там, в долине, творилось нечто странное. Казалось, бежал какой-то огромный зверь, который то вытягивался змеей, то собирался в клубок, резко кидался вправо, влево, останавливался и снова начинал двигаться.

Вдруг таинственная блуждающая тень приблизилась к нам, и я увидел, что это скачут цепочкой в карьер двенадцать заблудившихся уланов, отыскивая дорогу.

Они были так близко, что я отлично слышал храп лошадей, бряцание оружия и поскрипывание седел.

Я крикнул:

— Пли!

И пятьдесят ружейных выстрелов нарушили безмолвие ночи. Еще пять или шесть вдогонку, и потом — последний одинокий выстрел. Когда пороховой дым рассеялся, мы увидали, что все двенадцать человек и девять лошадей упали. Три лошади неслись бешеным галопом; одна из них испуганно металась и волокла за собою труп всадника, зацепившегося ногой за стремя.

Около меня солдат засмеялся каким-то жутким смехом. Другой сказал:

— Сколько вдов-то!

Может быть, он и сам был женат. Третий добавил:

— На такое дело много времени не надобно.

Из-под шинелей высунулась головка.

— Что случилось? — спросила она. — Сражение?

Я ответил:

— Ничего особенного, мадмуазель; мы только что отправили на тот свет дюжину пруссаков.

Она пробормотала:

— Бедняги!

И, так как ей было холодно, она снова исчезла под шинелями.

Отправились дальше. Шли долго. Наконец небо стало бледнеть. Свет посветлел, заискрился, засверкал, и на востоке протянулась розовая полоса.

Вдали раздался окрик:

— Кто идет?

Отряд остановился, а я прошел вперед, чтобы нас пропустили.

Мы добрались до французских позиций.

Когда люди проходили мимо заставы, сидевший верхом на лошади командир, которому я только что доложил обо всем случившемся, заметил проплывавшие мимо него носилки и громко спросил:

— А это что у вас там?

Тотчас же высунулась белокурая головка, растрепанная и улыбающаяся, и послышался голосок:

— Это я, сударь!

Мои люди дружно захохотали, и все сердца радостно забились.

Практик, шедший подле носилок, замахал кепи и заорал:

— Да здравствует Франция!

И не знаю почему, но я вдруг расчувствовался, — до того это показалось мне милым и рыцарским.

Мне почудилось, будто мы спасли целую страну, совершили нечто такое, чего не сделали б другие, нечто простое, но подлинно патриотическое.

А это личико я, знаете, никогда не забуду, и, если б спросили моего совета насчет упразднения барабанов и рожков, я предложил бы заменить их в каждом полку хорошенькой девушкой. Это было бы еще лучше, чем играть Марсельезу. Черт возьми, как бы это подбодрило служивых, если б рядом с полковником они видели такую вот мадонну, живую мадонну.

Он помолчал несколько секунд и, покачивая головой, добавил с глубоким убеждением:

— Да, что ни говори, а мы, французы, любим женщин.

Пародируется «историческая» фраза президента Третьей республики маршала Мак-Магона (1808–1893): «Я тут, — тут и останусь», — сказанная в 1874 году. После того как в 1873 году кончилась крахом попытка реставрации монархии, которой маршал втайне не противился, он получил в ноябре того же, 1873 года продление своих президентских полномочий на семь лет и произнес эту фразу в знак того, что в течение этого срока уже не уступит власти кандидату монархистов, так называемому Генриху V.

После поражения при Седане, когда в руки пруссаков попал и император Наполеон III, Вторая империя пала (4 сентября 1870) и образовалось буржуазно-республиканское «правительство национальной обороны» во главе с генералом Трошю (1815–1896); последний прославился хвастливыми заявлениями, что у него имеется «план» спасения Франции и разгрома пруссаков, но на деле оказался бездарностью и трусливым реакционером. Святая Женевьева — персонаж средневековой французской легенды, спасительница Парижа от нападения норманнов; святая Женевьева считается покровительницей Парижа.