Ги Мопассан - Крик тревоги

Я спросил ее:

— Бывают, стало быть, очень непочтительные мужчины?

Она откинулась на спинку стула, чтобы вволю посмеяться, но это был смех нервный, болезненный, который мог перейти в истерический припадок. Немного успокоившись, она продолжала:

— Ха-ха, милый мой! Непочтительные?.. Да, эти осмеливаются на все... сейчас же... на все решительно... слышишь... и еще на многое другое...

Я возмутился, как будто она открыла мне нечто чудовищное.

— И вы им все позволяете?..

— Нет... не позволяем... мы закатываем им пощечину... но это нас все-таки забавляет... Они гораздо забавнее, чем такие, как ты! И с ними всегда страшно, никогда не чувствуешь себя спокойно... и это такое наслаждение... так вот бояться... бояться этого. Все время надо быть начеку... точно сражаешься на дуэли... Смотришь им в глаза, ловя их мысли, следишь за их руками. Они нахалы, если хочешь, но любят они лучше вашего!..

Смутное и неожиданное чувство охватило меня. Хотя я холостяк и решил остаться холостяком, но такая бесстыдная откровенность заставила меня почувствовать вдруг в себе душу женатого человека. Я стал другом, союзником, братом всех доверчивых мужей, которые если не обворованы, то, по меньшей мере, обмануты всеми этими наглыми охотниками за чужими женами.

Находясь до сих пор во власти этого странного душевного состояния, я пишу вам и умоляю вас поднять вместо меня криком тревоги многочисленную армию безмятежных мужей.

И все-таки я еще колебался. Эта женщина была пьяна и, быть может, лгала.

Я продолжал:

— Как же это так, неужели вы, женщины, никогда никому не рассказываете о своих приключениях?

Она посмотрела на меня с глубоким и таким искренним сочувствием, что мне показалось, будто она отрезвела от удивления.

— Мы... До чего ты глуп, мой милый! Да разве когда-нибудь про это говорят?.. Ха-ха-ха... Разве твой слуга докладывает тебе о своих маленьких доходах, о тех су, которые он имеет с каждого франка, и обо всем прочем?.. Так вот, это — наше су с франка. Муж не может жаловаться, если мы не заходим дальше. Но до чего ты глуп!.. Говорить об этом — значит внушать тревогу всем простофилям! До чего ты глуп! Да и что тут дурного, раз мы не уступаем?

Я спросил еще, очень сконфуженный:

— Значит, тебя часто целовали?

Она ответила с величавым презрением к мужчине, осмелившемуся в этом усомниться:

— Черт возьми!.. Да всех женщин часто целуют... Попробуй, с кем хочешь, и убедишься. Ах ты, рохля!.. Поцелуй, например, госпожу Х... она совсем еще молоденькая и очень порядочная... Поцелуй, друг мой... поцелуй... и дотронься... и увидишь... увидишь... Ха-ха-ха!

Неожиданно она запустила полным стаканом в люстру. Шампанское брызнуло фонтаном, погасило три свечи, испачкало обои, залило стол, а осколки разбитого хрусталя рассыпались по всей столовой. Потом она схватила было бутылку, собираясь проделать с ней то же самое, но я помешал ей. Тогда она принялась кричать пронзительным голосом, и начался нервный припадок, как я и предвидел.

Несколько дней спустя, когда я уже позабыл об этих признаниях полупьяной женщины, мне случилось встретиться на одном вечере с той г-жой X., которую моя любовница советовала мне поцеловать. Так как мы жили с ней на одной улице и она была в этот вечер одна, то я предложил проводить ее. Она согласилась.

Когда мы очутились в карете, я сказал себе: «Ну, надо попробовать», — однако не решался. Я не знал, с чего начать атаку.

Но вдруг меня охватила отчаянная смелость труса.

— Как вы были хороши сегодня! — сказал я.

Она ответила, смеясь:

— Значит, сегодняшний вечер был исключением, если вы это заметили в первый раз.

И я уже не знал, что ответить. Перестрелка галантными словами решительно не по мне. Однако после краткого размышления я нашелся.

— Нет, но я никогда не смел вам этого сказать.

Она удивилась.

— Почему же?

— Потому что это... это довольно трудно.

— Трудно сказать женщине, что она красива? Откуда вы это взяли? Надо всегда это говорить, даже если вы не совсем так думаете, потому что подобные вещи нам всегда приятно слышать.

Я почувствовал вдруг прилив невероятной дерзости и, схватив ее за талию, стал искать ее губы своими губами.

Однако я, должно быть, дрожал и не показался ей слишком опасным. Кроме того, я, по-видимому, плохо рассчитал свое движение, так как она только отвернула голову, чтоб избежать моих поцелуев, и сказала:

— О нет... это уж слишком... это слишком... Вы слишком торопитесь... будьте осторожны с моей прической... Никогда нельзя целовать женщину, у которой такая прическа, как у меня!..

Я сел на свое место потрясенный, в отчаянии от этой неудачи. Но карета остановилась у ее дверей. Она вышла, протянула мне руку и самым любезным тоном сказала:

— Благодарю вас, сударь, что вы проводили меня домой... Но не забывайте моего совета.

Я встретился с ней через три дня. Она уже все забыла.

А я, сударь, я думаю постоянно о других мужчинах... о тех, что умеют справляться с прическами и не упускать благоприятного случая.

Предлагаю это письмо, ничего к нему не добавляя, на обсуждение моих читательниц и читателей, женатых и холостяков.

Напечатано в «Жиль Блас» 23 ноября 1886 года.