Лион Фейхтвангер - Ифтах и его дочь

Впрочем, эти могучие длинные руки все же не смогли помешать Ифтаху взять в плен знатного господина, принца Гудеа, двоюродного брата царя, выразителя его воли. У него, Ифтаха, не было древних законов и мудрецов, которые могли бы дать ему стоящий совет. Он все рассчитывал и взвешивал сам, и сумел правильно оценить положение далекого царя и свое собственное. Теперь он достаточно силен, чтобы одной рукой защитить свои города, другой — спасти братьев в Мицпе и заставить их подчиниться ему.

В войске Ифтаха обычно царил бодрый настрой, но теперь его воины были особенно веселы. Мужчины посмеивались над странными пришельцами из Вавилона. Их удивляли изысканные блюда, которые готовил повар принца. Они неуклюже шутили с чужеземцами, ощупывали их платья и одеяла. В общении с ними происходило множество забавных недоразумений. И в стане Ифтаха раздавался раскатистый смех.

Они рассматривали Гудеа, словно льва, посаженного в клетку. Стоило принцу раскрыть рот, как они начинали дразнить его, подражая его изысканной речи. Старый Тола искал встреч с принцем, при первой же возможности расспрашивал его, стоят ли на месте такие-то дома или башни, жив ли eщё тот или иной знатный господин. Принц с выражением брезгливости на лице отворачивался от Толы. И Тола извинялся.

— Остывшие для молодежи блюда — лакомые куски для стариков, — говорил он.

С любопытством издали наблюдала за странным гостем и Ктура. Врожденное чувство собственного достоинства удерживало eё от общения с ним. Смелая шутка Ифтаха тешила eё спокойный веселый нрав. Она гордилась, что его хитрость привела к ним в руки столь богатую добычу. И была уверена, что близок день великой мести.

Яале эти дни казались самыми прекрасными в жизни. С жадным вниманием она изучала толпу экзотических людей, отцовских пленников. Они были забавно серьезны. Eё интересовали тысячи мелочей. Она расспрашивала Эмина, и тот, многое понимавший из опыта прежней жизни, давал ей пояснения. Она быстро разобралась в манерах и поведении чужестранцев и переняла у них некоторые выражения и жесты.

Ей было четырнадцать лет. Нога давно зажила. Перенесенная болезнь заставила eё с удвоенной радостью воспринимать жизненные обстоятельства. Eё природная веселость располагала к ней людей.

Яала попросила иноземных музыкантов поучить eё музыке. Они привезли с собой арфы, лютни, цимбалы, бубенчики, тамбурины и флейты. Вавилонские музыканты играли и пели ей, танцевали перед ней свои танцы. Их искусство было посвящено служению богам, и они страстно кружились, как Антеранна танцующая звезда. Яала внимательно слушала их, и они рассказывали о чудесном воздействии музыки. Музыка, говорили они, смягчает нрав великанов-дикарей, укрощает львов, те, кто слушает ее, подобны солнцу.

Яала понимала не все слова, однако соображала быстро и совершенствовала свое умение играть с исключительным усердием. Изысканные утонченные вавилоняне удивлялись: как пальцы этой совсем молоденькой девушки могут извлекать из инструментов такие поразительные звуки? Почти со страхом они слушали, как она играет вавилонские мелодии. Девочка наполняла их новым смыслом и сочиняла для них новые слова.

При всех своих способностях Яала оставалась совсем eщё ребенком. Стараясь не обидеть чужеземцев, она все же смеялась иногда над их странностями. Порой eё тихое хихиканье переходило в веселый, безудержный смех. Вавилоняне огорчались, но долго не могли противиться eё неукротимой веселости и начинали тоже смеяться.

Яала была уверена, что отец подарил ей этих людей из Вавилона чудесных товарищей для игр. Она уважала Ифтаха все больше и больше. В eё глазах он был величественнее героев и полубогов, о которых рассказывали ей Тола и Эмин. Она представляла, что взять живыми в плен этих ученых, искусных, забавных господ было гораздо труднее, чем убивать крылатых змей и огнедышащих драконов. Отец для нeё был богом в пустыне. Каждый, ступивший на землю Тоб, ему подчинялся. А как весел был этот божественный человек! Когда он смеялся, его смех достигал самого неба.

Она сочинила песню об отце, подобную прославлениям богов, которые исполняли пленники из Вавилона. Также как в напевах Вавилона, в песне Яалы звучала хвала величию, но в ней было больше света и ликования. Яале самой понравилось то, что у нeё получилось, однако она не осмелилась исполнять свою балладу перед чужими и спела eё только Эмину.

Больше всех в свите посла Ифтаха притягивал скульптор Латарак. Он сопровождал принца, чтобы запечатлеть в глине или камне достойные памяти события. В глиняном рельефе, например, он изобразил, как царь Абир из Башана в Эдрее присягал на верность представителю царя царей. Могущественный Абир казался маленьким рядом с величественным Гудеа, а два глашатая трубили в горны.

Ифтах внимательно разглядывал рельеф и удивлялся. Вылепленный из глины принц Гудеа, сидевший здесь на троне, был как две капли воды похож на настоящего, с которым Ифтах ежедневно вел беседы. Он также надменно и изящно держал голову. Также элегантно смотрелась его вытянутая, чтобы казаться выше, фигура. Этот Латарак, названный в честь звезды (значение слова — сладостный, медовый), владел искусством обращать бренных людей в глину и камень, и их изваяния переживали живую плоть.

— Как делаешь ты это, чужеземец? — не без страха спрашивал Ифтах.

Художник был обходителен. Ифтах, это необычно интеллигентное создание пустыни, нравился ему. Восхищение этого человека явно ему льстило. Латарак даже здесь, в пустыне, работал со страстью. На глазах затаившего дыхание Ифтаха, он превращал живое в глину и камень. Он лепил не только зверей, деревья, растения, но и события, вызванные его памятью. Резец в его руке двигался быстро.

Летели минуты, и вот — жизнь уже воплощена в камне. Торжественно жрецы поднимались по ступеням впивавшейся в небо Этемананки — Вавилонской башни. Царь с топором в руках закладывал фундамент храма. Крылатый бог с головой орла вел героев на битву. Властелин охотился на львов. Он, стоя в запряженной тремя конями повозке, натягивал лук и целился в зверя. Рельефы Латарака представляли разные истории. Слева, к примеру, он изображал город, стены которого рушились под мощными ударами, в центре вооруженные воины вели пленных и скот, справа писцы подсчитывали размеры добычи. Особенно взволновало Ифтаха глиняное изображение умирающей львицы. В ревущем звере все eщё чувствовалась чудовищная сила, в тело его впились три копья. Ифтаха охватило чувство триумфа, как будто бы он сам был охотником, ранившим зверя. И — сострадание. Он жалел это красивое издыхающее животное.

Любитель пошутить, художник сказал Ифтаху: