Лион Фейхтвангер - Ифтах и его дочь

Священника охватил жгучий стыд. Ведь он думал о том, не сесть ли ему самому на стул судьи в обличье Шамгара. Фу, с каким опозданием пробудилось его самолюбие!.. Но где же всё-таки найти настоящего судью?

Авиам поднял плечи, вздохнул, выражая на живом лице огорчение, отрешенность, недовольство. Бог приказал ему назначить наследника Гилеада, но посмеялся над ним и оставил без вдохновения.

Позже, уже вечером, Авиам нанес визит семье покойного. Простой низкий дом был полон людей. Здесь были дочери Гилеада со своими мужьями, а также жены его сыновей и многочисленные внуки. Они сидели согнувшись или ходили кругами, мрачные и вялые, одни — в переднем дворе, другие — в теплых, душных внутренних помещениях дома. Они были голодны, потому что должны были поститься до поминок, а ожидание того, что принесут ближайшие дни, беспокоило их.

Зилпы и eё сыновей здесь не было. Священник нашел их на плоской крыше дома, в вечерней прохладе. Он хотел посоветоваться с ними, когда должны состояться поминки — вопрос по некоторым причинам очень щекотливый. Тем не менее, он сначала заговорил о другом, ожидая, что кто-то из четверых первым перейдет к делу. Сделавший это мог бы претендовать на то, чтобы стать представителем и главой семьи. Никто из сыновей не лелеял подобных честолюбивых надежд. Старший, Гадиель, как и отец, имел сильное и крепкое телосложение, широкое, открытое лицо и шумный характер. Но ему не доставало яркости, пылкого прямодушия, чем отличались мужчины и женщины Гилеад. Гадиель на деле доказал, что он — воин. У него не было страха перед опасностью и борьбой. Однако ему легче было следовать приказам других, чем командовать самому, и мысль о том, что он имеет некоторые шансы на замещение должности судьи, вызывала у него неприятное чувство; он не хотел нести ответственность перед строгим, трудно постижимым Господом. Мало привлекала должность судьи и среднего сына, Елека. Он тоже унаследовал от отца широкую кость и крепкое телосложение, но отличался большей дородностью. С мясистого лица смотрели спокойные, взвешивающие, немного сонные глаза. Он с ранних лет заботился о богатых владениях семьи, — к удовлетворению матери, предоставлявшей ему все более заметную роль в хозяйстве. Он заботился о домах и пашнях, которыми повсюду в стране владел род Гилеад, о виноградниках и масляных плантациях, о стадах, слугах и служанках. Владения преуспевали благодаря его попечению. Он радовался тому, что теперь сможет eщё больше отдаться этим делам, однако другие обязанности принимать на себя не хотел. А Шамгар, самый младший, — задумчивый, медлительный, этот мечтатель — и вовсе не желал становиться представителем рода Гилеад.

Зилпа неодобрительно смотрела на своих сыновей. Никто из них не открывал рта. Не без иронии наблюдала она за священником. И, наконец, взяла дело в свои руки.

— Я думаю, — сказала она гортанным, решительным голосом, — мы устроим поминки завтра, на вечерней прохладе.

Разумеется, справедливее и разумнее было бы не заставлять скорбящих долго поститься. Однако существовало также и нечто другое, на что откровенно хотели закрыть глаза в этом доме — младший сын и наследник, живший вдалеке от Мицпе.

— Ты подумала о том, — спросил Авиам, — что из Маханаима сюда долгий путь? Ифтах вряд ли успеет приехать к этому времени…

Второй сын, Елек хотел согласиться, но с оговоркой. Он страстно желал присоединить жирные земли Маханаима к владениям Зилпы и eё сыновей, но это можно было сделать, не возбуждая злословия, лишь предоставив Ифтаху возможность участвовать в поминках. Но прежде чем он подготовил разумный ответ, Зилпа уже говорила Авиаму:

— Было бы несправедливо, — сказала она, — из-за бастарда аммонитки ждать трапезы дольше, чем принято. И покойнику пришлось бы долго ждать даров…

Братья напряженно смотрели на Авиама. Он же хладнокровно, чуть ли не развеселившись, заметил:

— Я думаю, что покойный охотно подождет. Он очень любил своего сына Ифтаха.

В голосе Зилпы зазвучали резкие нотки.

— Ты, кажется, тоже очень дружен с бастардом, первосвященник Авиам.

— Ты знаешь, что это не так, — ответил священник. Но я бы на твоем месте не сердил покойного, госпожа Зилпа. Тебе известно, как привязан он был к своему сыну Ифтаху, и радость от его последней трапезы была бы омрачена, если бы в ней не принял участия его младший. Кроме того, некрасиво перед лицом Господа лишать сына возможности отдать своему отцу последние почести.

Зилпа, недовольная, замолчала. Священник спросил eё с подвохом:

— Вы вообще не посылали известий Ифтаху? И, не получив ответа, продолжал:

— Пусть вас это упущение не заботит. Слухи распространяются быстро, а Ифтах молод, крепок, скор на решения. Он может быть послезавтра уже здесь.

— Ты взваливаешь на нас слишком много, — возмутился Гадиель.

Авиам ответил:

— Не я возлагаю, а Бог Господь и уважение к судье Гилеаду…

Елек снова хотел согласиться с ним, высказав, однако, справедливые возражения. Но его опять опередили. На этот раз — Шамгар, самый младший, мечтатель, благочестиво и простодушно сказал:

— Если так решил Господь, мы охотно будем ждать брата Ифтаха.

Мать посмотрела на него скорее презрительно, чем сердито, и все смогли прочитать по eё лицу: «Дурак». Но вслух она заявила:

— Вот что я тебе скажу, священник: успеет ли этот бастард к поминкам или нет, ему это мало поможет. Он не останется в доме, где поселила его слепая любовь старого отца.

— Аминь, да будет так, — сердитым голосом, но убежденно подтвердил Гадиель.

Авиам, однако, произнес:

— Я не люблю его и не ненавижу. А ты, Зилпа, не позволяй ненависти завладеть твоим существом…

А про себя подумал: «Держала бы язык за зубами, по крайней мере, до тех пор, пока покойный не насытится своей трапезой».

Ифтах прибыл уже вечером следующего дня, раньше, чем кто-либо ожидал. Он не успел подстричь волосы, как это подобало скорбящим. Кроме того, он скакал на светлой ослице. Это был скандал: право скакать на животных благородной породы предоставлялось «всемогущим», а принадлежал ли он к ним, — большой вопрос. Самым же неприличным было то, что человек выказывал такое высокомерие, пребывая в печали. Несмотря на это дом Зилпы принял его с почестями, подобающими гостю. Позаботились о его животном, предложили ему сесть на ковер у входа, дочери дома помыли ему ноги.

Утруждать гостя вопросами означало бы погрешить перед обычаем. Поэтому вокруг него стояли молча, мужчины и женщины дома рассматривали его угрюмо, настойчиво, но ненавязчиво; бесчисленные дети — с нескрываемым любопытством. Правда, Цилла, жена Шамгара, худое, маленькое создание, протиснулась так неподобающе близко, что мешала обслуживать Ифтаха, и уставилась на него дерзким, ненавидящим взглядом.