Лион Фейхтвангер - Ифтах и его дочь

Весь день Ифтаха не покидало радостное чувство. Утром он проснулся с ощущением, что одержал великую победу.

Он обдумал дальнейшие планы. Сначала он должен рассчитаться в северных областях с теми, кто оказался недостаточно преданным его делу. Однако вместо этого он отдал приказ выступить на юг, в Мицпе. Удивленным командирам отрядов он объяснил, что прежде, чем покончить с Башаном, хочет принудить к заключению мира царя Нахаша, пока eщё царь не успел объединить свои силы с Эфраимом. Но в глубине души он знал, что от марша на север удерживает его совсем другое. На севере жили Ктура и Яала, а он поклялся Господу, что принесет в жертву первого, кого встретит в своем имении. Тогда он выразился неясно. Что означали слова «мое имение»? Его лагерь или палатку в стране Тоб? Однако разумнее сейчас идти в Мицпе и, тем самым, избежать марша на север, где он мог первыми встретить дорогих ему женщин. Его душу наполнило мрачное, нездоровое любопытство: кого из его людей вышлет Господь ему навстречу в Мицпе, чтобы он мог исполнить свою клятву?

На всем пути его встречали с ликованием и почетом. Правда, некоторые сомневались, правильно ли сделал Ифтах, напав на эфраимитов, и боялись гнева Господа. Большинство, однако, безгранично доверяли ему и радовались великой победе. Вся страна восхищалась смелой шуткой людей Ифтаха у брода реки Иордан. Люди из Гилеада были серьезны, горды и смеялись сдержанно, но когда думали о происшествии у Цафона, толкали друг друга в бок и оглушительно хохотали. Они то и дело повторяли: «сиболет» и «салом», все что начиналось на букву «ш», и потешались над глупыми, неуклюжими эфраимитами, которым в жизни не выговорить такие простые слова.

Ифтах в этом марше к Мицпе запретил нести впереди себя знамя. Он ждал новое, которое должен был изготовить художник Латарак. Однако, приблизясь к Мицпе, он свернул к горе Обот и там, на кладбище, вытащил старый стяг. Он приказал отодвинуть камни и вступил в пещеру, чтобы показать измятое, изогнутое знамя с облаком и молнией — свидетельство его несчастья и его победы своему отцу.

Медленно двигаясь в сумерках, ощущая дурно пахнувшую прохладу, он приблизился к телу отца и положил рядом с ним свое знамя.

— Твой сын Ифтах, — начал он свой рассказ, — добился такой победы, которой не добивался никто со времен победы Барака и Деборы над канаанитами. Аммон и Моав долгие годы не отважатся нападать на Израиль. Я принес тебе знамя, чтобы ты увидел мою беду и мою славу. Сообщаю тебе, что я не испытываю радости. Ибо в гневе своей гордыни я убил тех, кто пришел, чтобы помочь мне. Знаю, это плохо, боюсь, что оскорбил Господа. Когда я был у тебя в последний раз, я хвастался, что не буду поступать, как ты, сумею себя обуздать. Я переоценил себя, не смог стать господином своих диких страстей. Помоги мне, если можешь, чтобы от этого не вышло зла. Во всяком случае, сегодня все хорошо. Сегодня я — победитель и говорю тебе: имя твоего рода обрело блеск благодаря твоему сыну Ифтаху…

Когда он вышел наружу, у него снова стало легко на сердце. Переполненный счастьем победы, он направился к стенам Мицпе мимо Ремет-Хабоним, горы умерших детей.

В Мицпе царило всеобщее ликование, подтверждавшее, как велика его победа. Навстречу ему из ворот города неслись песни, крики, громкая веселая музыка.

Среди звуков арф, флейт, цитр послышался ему странный, но родной звук литавр Яалы. Что это? Он ведь в Мицпе, а не в своем лагере в стране Тоб. Или он все перепутал? Ифтах смутился. Неужели он в плену своих грез?.. Но нет, он определенно находился в Мицпе. И его дочь, Яала, танцуя, шла впереди процессии девочек.

Его душу охватил ужас. «Кто первый выйдет навстречу, — хвалился он перед Господом. — Пусть даже это будет дорогое мне существо». Тем временем Яала танцевала перед ним свой неистовый танец и, ударяя в литавры, пела: «Самый сильный воин — это Господь, Он утопил врагов. Он благословил Ифтаха, который сражался его мечом. Велик среди всех героев Ифтах! Его отец, судья Гилеад, в великой битве убил четыре тысячи вражеских воинов, но судья Ифтах острием своего меча заколол четырнадцать тысяч… Празднуя возвращение Ифтаха, перед его домом расстилают красные, праздничные ковры. Люди и камни города Мицпе превозносят Ифтаха, судью и полководца, победителя…» Так пела Яала.

Лицо Ифтаха омрачилось. Ему хотелось крушить всё вокруг себя, рвать на себе бороду и платье. Женщины растерялись. Яала хотела быть здесь, в Мицпе, чтобы отец, как обещал, взял eё с собой и гордым победителем вступил вместе с ней в Рабат-Аммон. А Ктура, когда Яала попросила eё поехать торжественно встречать отца в Мицпе, без колебаний согласилась на это. Они хотели ошеломить его радостью, но, очевидно, сделали что-то не так.

Сделав усилие над собой, Ифтах взял себя в руки. Хриплым голосом, более хриплым, чем всегда, он воскликнул:

— Спасибо тебе, Ктура! Спасибо тебе, Яала! Спасибо вам всем! Но не время расхаживать мне по красному ковру. Война eщё не окончилась. Я должен eщё раздавить Аммон, чтобы он поклялся мне в мире и платил дань.

Он не вступил в Мицпе. Не расположился лагерем вне его стен, как сделал это перед битвой. Ифтах объявил день отдыха для отрядов, с которыми пришел. Спать он не мог. В его голове крутились строфы, воспевавшие Яэль. Яэль убила Зиссеру, полководца канаанитов, колышком палатки. Мать ждала Зиссеру победителем с богатой добычей, а он лежал убитый… Яала тоже ждала напрасно. Он пришел победителем с богатой добычей, но он пришел, чтобы убить ее.

Ему не спалось. Вскоре после начала третьей ночной вахты он отправился прогуляться по погрузившемуся в сон лагерю. Он поднялся на холм. Глубоко сидевшая в небе половинка луны бросала на землю слабый свет. Страна лежала перед ним — пустая, древняя, мертвенно-молчаливая и неподвижная.

Ифтах стоял на холме — широкоплечий, крупный, одинокий, выставив вперед подбородок и сжав зубы.

Господь одурачил его, сыграл с ним злую шутку. Он вдохнул в Нахаша требование отдать Милькому его дочь и, так как он не выдержал это испытание, Бог потребовал себе его дочь. Он — лакомка, этот Бог. Дитя Ифтаха, Яала, дорогая дань. Она чувствовала сильнее остальных, eё глаза устремлялись дальше, eё лицо была красивее, чем у других. Поэтому Господь хотел забрать её. Сладострастный Бог хотел eё попробовать. Но Ифтах не позволит командовать собой даже Богу. Он думал об Акко, каменном баране. Он силен, у него большая армия, и он объединил под своим началом немало земель. Если он сейчас, после победы, обручит дочь с аммонитом, он сможет царствовать над великой страной, которую он видел с Хермона. И без Господа, против Господа.

Он дерзко засмеялся в ночной тишине. «Если Мильком за меня, вызывающе громко заявил он, — я буду прав. Если за меня Господь, я тоже прав. Но если я буду один за себя, я тоже буду прав…»