Ги Мопассан - На воде

В часы заката трясина чарует и опьяняет меня. Весь день она тихо дремлет, разморенная зноем, но как только наступает вечер, она превращается в волшебную, сказочную страну. В ее огромное неподвижное зеркало низвергаются облака, золотые, кровавые, огненные; они погружаются в воду, тонут, плывут. Они вверху, в бескрайних небесах, и они внизу, под нами, столь близкие и недосягаемые под тонким водяным покровом, прорезанным острыми стеблями осоки.

Все краски мира, пленительные, многообразные и пьянящие, открываются нам во всем своем совершенстве и яркости, когда их оттеняет белый лепесток кувшинки. Все тона красного, розового, желтого, голубого, зеленого, фиолетового переливаются в лужице воды, которая вмещает все небо, все пространство, все волшебство мира и над которой стремительно пролетают птицы. И есть еще нечто другое, неуловимое в болотных водах, когда сгущается вечерний сумрак. Мне смутно чудится разгадка сокровеннейшей из тайн, изначальное дыхание первородной жизни, которая, быть может, была лишь пузырьком болотного газа, поднявшегося над трясиной на закате дня.

Мы вышли из Сен-Рафаэля сегодня утром, около восьми часов, подгоняемые сильным норд-вестом.

Волны не было, но вода в бухте белела, точно покрытая мыльной пеной, ибо ветер, неугомонный ветер, который каждое утро дует с Фрежюса, налетал с такой силой, словно хотел содрать с нее кожу, и белые ленты пены свивались и развивались на поверхности моря.

Матросы в порту сказали нам, что к одиннадцати часам шквал утихнет, и мы решили пуститься в путь, поставив кливер и забрав три рифа.

Шлюпку мы подняли на палубу, укрепили ее возле мачты, и «Милый друг», едва миновав мол, понесся, как птица. Несмотря на то, что почти все паруса были убраны, яхта летела с невиданной быстротой. Казалось, она не касается воды, и трудно было поверить, что ее двухметровый киль оканчивается свинцовым брусом весом в тысячу восемьсот килограммов, что она несет две тысячи килограммов балласта, не считая такелажа, якорей, цепей, канатов и других предметов на борту.

Я быстро пересек бухту, в которую вливается река Аржанс; как только я очутился под прикрытием скал, ветер почти улегся. Здесь начинается дикая местность, мрачная и величественная, которая и сейчас еще зовется Страной мавров. Это длинный гористый полуостров, берега которого имеют протяженность в сто километров с лишним.

Городок Сен-Тропез, расположенный у входа в живописную бухту, — некогда она называлась бухтой Гримо, — столица этого маленького сарацинского царства, где в большинстве деревень, выстроенных для защиты от нападений на вершинах скал, еще много мавританских домов, с аркадами, узкими окнами и внутренними дворами, обсаженными пальмами, которые теперь поднялись выше кровель.

Если добраться пешком до узких ущелий этого своеобразного горного массива, то попадешь в необычайно дикий край, где нет ни путей, ни дорог, нет даже тропинок, где не видно ни хижин, ни домов.

Лишь изредка, проблуждав семь-восемь часов, можно наткнуться на жалкую лачугу, и то заброшенную, если только в ней не живет бедная семья угольщика.

Говорят, что Мавританские горы принадлежат к особой геологической формации, что здешняя флора несравнима по своему разнообразию ни с одной флорой в Европе и что нигде нет столь необъятных сосновых, пробковых и каштановых лесов.

Три года назад я посетил находящиеся в самом сердце этих гор развалины монастыря Шартрез-де-ла-Верн, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. Если завтра будет ясная погода, я непременно побываю там.

Вдоль берега, от Сен-Рафаэля до Сен-Тропеза, проложена новая дорога. И по всему великолепному проспекту, вырубленному в чаще леса на красивейшем побережье, предполагается открыть зимние курорты. Первый на очереди Сент-Эгюльф.

Это очень своеобразное место. Посреди елового леса, который спускается к самому морю, во все стороны расходятся широкие дороги. Ни единого строения, только отметины на деревьях, обозначающие будущее расположение улиц. Вот площади, проезды, бульвары. Даже названия их уже написаны на металлических дощечках: бульвар Рейсдаля [13] Рейсдаль (1628—1682) — голландский пейзажист. , бульвар Рубенса, бульвар Ван-Дейка, бульвар Клода Лоррена [14] Клод Лоррен (1600—1682) — художник, прозванный «Рафаэлем пейзажа». . Удивляешься, почему столько художников? Ах, почему? Да потому, что Общество решило [15] ...Общество решило... — Имеется в виду акционерное общество. , как господь бог, прежде чем зажечь солнце: «Здесь будет курорт художников!»

Общество! Нигде в мире не знают, сколько надежд, риска, нажитых и утраченных состояний означает это слово на побережье Средиземного моря! Общество! Название таинственное, роковое, знаменательное, обманчивое.

Впрочем, здесь надежды Общества, видимо, сбываются, ибо уже появились покупатели из числа отнюдь не последних художников. Кое-где можно прочесть: участок куплен господином Каролюсом Дюраном [16] Каролюс Дюран (1837—1917) — французский художник-портретист. ; участок господина Клерена; участок мадмуазель Круазет и т. д. И все же... Кто знает? Обществам Средиземноморья не везет.

Нет ничего забавнее этой бешеной спекуляции, которая приводит к катастрофическим банкротствам. Всякий, кому удалось нажить десять тысяч франков на продаже участка, тотчас покупает землю на десять миллионов, по одному франку за метр, и перепродает по двадцати франков. После этого намечают бульвары, прокладывают трубы, сооружают газовый завод и ждут покупателей. Покупатель не появляется, но зато наступает крах.

Впереди показываются башни и буйки, предупреждающие о подводных камнях у обоих берегов при входе в бухту Сен-Тропез.

Первая башня называется Сардино и указывает на подводные скалы у самой поверхности; кое-где они даже выставляют из воды свои темные макушки, а вторая носит название Бализ-де-ла-Сош.

Мы уже у входа в бухту, которая раскинулась, окаймленная с двух сторон лесистыми горами, до деревушки Гримо на высокой вершине. Над деревней высится руина старинного замка Гримальди [17] Гримальди — старинный род генуэзской аристократии. , и сейчас он выступает из тумана, словно волшебный дворец из детской сказки.

Ветер улегся. Пользуясь последними порывами утреннего шквала, мы медленно скользим по заливу, словно по огромному спокойному озеру. Справа от прохода маленький порт Сен-Максим смотрится в воду, и белые домики в перевернутом отражении видны так же отчетливо, как на берегу. Напротив показывается Сен-Тропез, охраняемый старым фортом.

В одиннадцать часов «Милый друг» причаливает к пристани рядом с небольшим паровым катером. Если не считать старого дилижанса, который ночью возит почту по единственной горной дороге, «Морской лев», бывший туристический пароход для прогулок, один поддерживает связь между жителями этого маленького уединенного порта и остальным миром.