Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа

Будь Элизабет-Джейн завистливой, она могла бы возненавидеть эту женщину; но этого не случилось: она смотрела на незнакомку с искренним восторгом. Девушка спрашивала себя, откуда приехала эта дама. У большинства местных жительниц походка была тяжелая, деловитая, свойственная добродетельной обыденности; одевались они или просто, или безвкусно, и уже одно это могло бы служить убедительным доказательством того, что дама не уроженка Кэстербриджа; к тому же у нее в руках была книга, похожая с виду на путеводитель.

Незнакомка вскоре отошла от надгробного камня миссис Хенчард и скрылась за углом ограды. Элизабет подошла к могиле; близ нее на дорожке четко отпечатались два следа, и это означало, что дама простояла здесь долго. Девушка вернулась домой, раздумывая обо всем, что видела, так же, как могла бы думать о радуге или северном сиянии, о редкой бабочке или камее.

Если за пределами дома ей посчастливилось увидеть нечто интересное, то дома ей предстоял тяжелый день. Кончался двухлетний срок службы Хенчарда на посту мэра, и ему дали понять, что его уже не включат в список олдерменов, тогда как Фарфрэ, вероятно, войдет в состав городского совета. Поэтому с тех пор, как Хенчард, к несчастью, узнал, что Элизабет подавала на стол в том городе, где он был мэром, мысль об этом грызла и отравляла его все больше. Он сам навел справки и теперь уже убедился, что она так унизила себя, прислуживая Дональду Фарфрэ, этому вероломному выскочке. И хотя миссис Стэннидж, видимо, не придавала значения этому случаю, ибо весельчаки в «Трех моряках» давно уже обсудили его со всех сторон, но Хенчард был так высокомерен, что проступок девушки – незначительный и вызванный бережливостью – представлялся ему чуть ли не катастрофой, подорвавшей его общественное положение.

С того вечера, как вернулась его жена со своей дочерью, в воздухе словно повеяло таким ветром, от которого счастье ему изменило. Памятный обед с друзьями в «Королевском гербе» оказался Аустерлицем Хенчарда; правда, у него с тех пор не раз бывали удачи, однако он ужо перестал идти в гору. Он знал, что не быть ему в числе олдерменов, этих пэров буржуазии, и мысль об этом терзала его сердце.

– Ну, где же ты была? – небрежно спросил он падчерицу.

– Я гуляла по аллеям и на кладбище, отец, и очень уморилась.

Она хлопнула себя по губам, но – поздно. Этого было достаточно, чтобы взбесить Хенчарда, особенно после неприятностей, пережитых им в тот день.

– Не смей так говорить! – загремел он. – «Уморилась»! Хороша, нечего сказать! Можно подумать, что ты батрачка на ферме! То я узнаю, что ты прислуживаешь в харчевнях. То слышу, как ты говоришь, словно неотесанная деревенщина. Если так будет продолжаться, не жить нам с тобой в одном доме!

После этого заснуть с приятными мыслями можно было, только вспоминая о даме на кладбище и надеясь на новую встречу с ней.

Между тем Хенчард долго не ложился спать и думал о том, как глупо и ревниво он поступил, запретив Фарфрэ ухаживать за девушкой, которая оказалась чужой ему, Хенчарду: ведь если бы он позволил им сблизиться, она теперь не была бы для него обузой. Наконец он вскочил и, подойдя к письменному столу, сказал себе с удовлетворением:

«Ну, он, конечно, подумает, что я предлагаю ему мир и приданое, – ему и в голову не придет, что я просто не хочу держать ее у себя в доме и никакого приданого не дам!»

И он написал следующее письмо:

"Мистеру Фарфрэ.

Сэр, по зрелом размышлении я решил не препятствовать Вашему ухаживанию за Элизабет-Джейн, если она Вам нравится. Я поэтому снимаю свой запрет, но требую, чтобы все происходило за пределами моего дома.

Уважающий вас М. Хенчард".

На следующий день погода была довольно хорошая, и Элизабет-Джейн снова пошла на кладбище, но пока она искала глазами даму, она вдруг увидела Дональда Фарфрэ, проходившего за воротами, и взволновалась. Он на мгновение оторвал глаза от записной книжки, в которой, видимо, что-то подсчитывал на ходу, но на девушку, казалось, не обратил внимания и скрылся из виду.

Чрезмерно подавленная сознанием своей никчемности, она подумала, что он, вероятно, презирает ее, и, окончательно упав духом, присела на скамью. Она предалась мучительным мыслям о своем положении и невольно проговорила:

– Ах, лучше бы мне умереть вместе с милой моей мамой! За скамьей у ограды была протоптана тропинка, и люди иногда ходили по ней, а не по дорожке, усыпанной гравием. Кто-то задел за скамью; девушка оглянулась и увидела, что над нею склонилось лицо, закрытое вуалью; однако его можно было узнать – это было лицо молодой женщины, которая приходила сюда вчера.

Элизабет-Джейн на минуту смутилась, поняв, что ее слова услышали, но к ее смущению примешивалась радость.

– Да, я слышала ваши слова, – оживленно проговорила дама в ответ на ее взгляд. – Что случилось?

– Я не… я не могу сказать вам, – пролепетала Элизабет, закрыв лицо рукой, чтобы скрыть румянец, вспыхнувший на щеках.

Несколько секунд обе не двигались и не произносили ни слова, но вот девушка почувствовала, что дама села рядом с ней.

– Я угадываю, что с вами, – сказала дама. – Здесь покоится ваша мать. – Она показала рукой на могильный камень.

Элизабет взглянула на нее, спрашивая себя, можно ли говорить с нею откровенно. Дама смотрела на нее с таким сочувствием, с таким волнением, что девушка решила довериться ей.

– Да, моя мать, – подтвердила она. – Мой единственный друг.

– Но ваш отец, мистер Хенчард, он ведь жив?

– Да, он жив, – сказала Элизабет-Джейн.

– Он неласков с вами?

– Я не хочу жаловаться на него.

– У вас испортились отношения?

– Немного.

– Может быть, в этом были виноваты вы сами? – предположила незнакомка.

– Да… во многом виновата я, – вздохнула кроткая Элизабет. – Однажды я сама вымела угли, хотя это дело горничной, в другой раз я сказала, что «уморилась», а он рассердился на меня.

Этот ответ, видимо, возбудил в молодой женщине теплое чувство к Элизабет.

– А знаете, каким он мне представляется, судя по вашим словам? – спросила она сердечным тоном. – Мне кажется, он человек горячий… довольно гордый… может быть, тщеславный, но неплохой.

Странно, что она старалась найти оправдание Хенчарду и в то же время держала сторону Элизабет.

– О нет, конечно, он неплохой, – честно согласилась девушка. – И он даже не обижал меня до самого последнего времени, пока не умерла мама. Но теперь выносить его обращение очень трудно. Все это, вероятно, из-за моих недостатков, а мои недостатки объясняются моим прошлым.

– Расскажите о вашей жизни.

Элизабет-Джейн с грустью взглянула на собеседницу. Заметив, что та смотрит на нее, девушка опустила глаза, но тут же невольно подняла их снова.