Томас Гарди - Мэр Кэстербриджа

Если вы были одним из таких укрывшихся здесь домохозяев и возвращались с работы ночью (тут рабочим временем была ночь), вы украдкой перебирались через болото, подходили к берегу ручья против того дома, куда направлялись, и начинали свистеть. Тогда на другом берегу появлялась чья-то тень с выделявшимся на фоне неба мостиком на плече; мостик опускали; вы переходили по нему, и чья-то рука помогала вам выбраться на берег вместе с фазанами и зайцами, добытыми в соседних поместьях. На следующее утро вы продавали добычу из-под полы, а еще через день вы стояли перед судьями, и взоры всех ваших соседей были сочувственно устремлены на вашу спину. Вы ненадолго исчезали; потом обнаруживалось, что вы опять тихо и мирно проживаете на Навозной улице.

Приезжего, решившего прогуляться по этой улице в сумерках, поражали две-три ее особенности. Во-первых, прерывистый грохот, раздававшийся на задворках харчевни, которая стояла на полпути к городу, в верхнем конце улицы: там был кегельбан. Второй особенностью был громкий свист, то и дело доносившийся из домов, – пронзительные звуки эти исходили почти из каждой открытой двери. Третьей особенностью были белые передники на грязных платьях женщин, стоящих у дверей. Белый передник – одеяние подозрительное в такой обстановке, где трудно поддерживать безукоризненную чистоту; к тому же с трудолюбием и чистоплотностью, олицетворением которых является белый передник, никак не вязались позы и походка носивших его женщин: эти особы обычно стояли, уперев руки в бока (что придавало им вид кувшина с двумя ручками), прислонившись плечом к дверному косяку, и голова каждой из этих честных женщин удивительно быстро поворачивалась, а ее честные глаза столь же быстро скашивались в ту сторону, откуда слышался хоть малейший шум, похожий на мужские шаги.

Однако среди такого обилия зла изредка встречалась и неимущая добродетель, тоже нашедшая здесь приют. Под кровом некоторых домов обитали чистые и непорочные души, чье присутствие тут было делом железных рук нужды, и только нужды. Семьи из разоренных деревень – представители некогда большой, а теперь почти исчезнувшей прослойки деревенского общества, так называемые «пожизненники», то есть пожизненные арендаторы земли, наследственные арендаторы, а также другие лица, чьи опорные столбы подломились по той или иной причине, вынудив их покинуть ту сельскую местность, где жили многие поколения их рода, – все эти люди стекались сюда, если только они не предпочитали валяться где-нибудь под живой изгородью у дороги.

На Навозной улице харчевня «Питеров палец» заменяла церковь.

Как и подобает таким заведениям, она стояла в центре квартала и примерно в такой же мере отличалась от «Трех моряков», как «Три моряка» от «Королевского герба». На первый взгляд харчевня казалась удивительно приличной. Вход в нее был всегда заперт, а крыльцо так чисто, как если бы почти никто не поднимался по его посыпанным песком ступеням. Но за углом тут была улочка, попросту говоря, щель, отделявшая «Питеров палец» от соседнего дома. И здесь в середине боковой стены была узкая дверь, засаленная и потерявшая всякие следы краски от трения бесчисленных рук и плеч. Она-то всегда и служила входом в харчевню.

Нередко можно было наблюдать, как прохожий, только что шагавший с рассеянным видом по Навозной улице, внезапно исчезал, так что наблюдателю оставалось только моргать глазами, подобно Эштону при исчезновении Ревенсвуда. Оказывалось, что этот рассеянный прохожий, ловко повернувшись, боком шмыгнул в щель, а из щели так же ловко проник в харчевню.

Посетители «Трех моряков» были важными персонами в сравнении с той компанией, которая собиралась здесь, хотя надо признать, что низший слой завсегдатаев «Моряков» кое-где соприкасался с верхушкой завсегдатаев «Питера». Сюда стекались бездомные, бедняки и вообще подонки общества. Хозяйка харчевни была добродетельная женщина, которую однажды несправедливо посадили в тюрьму за укрывательство. Она отбыла годичный срок и с тех пор всегда ходила с лицом мученицы, кроме тех случаев, когда встречала арестовавшего ее квартального, – ему она неизменно подмигивала.

В это-то заведение и пришел Джапп со своими знакомыми. Скамьи, на которые они уселись, были узкие и высокие, а спинки их привязаны шпагатом к крюкам на потолке, потому что здешние посетители иной раз вели себя буйно и без такой предосторожности скамьи легко могли бы опрокинуться. С заднего двора сюда доносился грохот шаров, сбивающих кегли; за поддувалом камина висели трепалы для льна; а на скамьях сидели бок о бок бывшие браконьеры и бывшие лесники, иными словами, люди, к которым некогда беспричинно придирались помещики и которые тогда дрались друг с другом при лунном свете, а теперь сходились здесь, потому что одни были свободны в промежутке между двумя сроками заключения, а другие, потеряв расположение хозяев, уволены со службы и, очутившись тут на одной и той же ступени, сидели, спокойно беседуя о минувших днях.

– А помнишь, Чарл, как ловко ты умел поймать форель сачком и выкинуть ее на берег, даже не замутив воды в речке? – говорил отставной лесник. – За этим делом я как-то раз тебя застукал, помнишь?

– Как не помнить! Но я в жизни не попадал в такую скверную историю, какая вышла из-за фазана в Иелберийском лесу. В тот день твоя жена соврала, когда присягала, – клянусь богом, соврала, – и спорить нечего.

– Как же это все получилось? – спросил Джапп.

– А вот как… Джо схватился со мной, и мы повалились на землю и подкатились к живой изгороди его садика. Заслышав шум, его хозяйка выбежала с деревянной лопаткой, а под деревьями было темно, так что она не могла рассмотреть, кто из нас наверху, а кто внизу. «Ты где, Джо? На нем или под ним?» – визжит. «Ох, клянусь богом, под ним!» – говорит он. Тут она принялась колотить меня лопаткой по башке, по спине, по ребрам, так что мы с Джо опять покатились. «Ты где теперь, милый Джо, внизу или наверху»? – визжит она опять… Черт побери, через нее-то меня и зацапали! А потом, когда мы пошли на суд, она присягнула, что фазана этого она сама выкормила, а ведь птица-то была вовсе не твоя, Джо; это была птица сквайра Брауна – вот чья она была, – и мы подцепили ее за час до того, когда шли по его лесу. Меня прямо зло взяло – такая несправедливость!.. Ну, ладно – что было, то прошло.

– Я мог бы тебя застукать гораздо раньше, – сказал лесник. – Я раз десять был всего в нескольких шагах от тебя, когда ты нес не одну несчастную птицу, вроде этой, а куда больше.

– Да… если люди и знают о наших делах, так не о самых важных, – заметила торговка пшеничной кашей, которая с недавних пор перебралась в этот околоток и сидела в харчевне вместе с прочими завсегдатаями.