Джордж Оруэлл - Скотский уголок

В апреле «Скотский уголок» был провозглашен республикой и встал вопрос об избрании президента. Кандидатура Наполеона была единственной, что способствовало стопроцентному успеху выборной кампании. В эти дни опять заговорили о Цицероне: обнаружились новые документы, изобличающие его в пособничестве Джонсу. До сих пор считалось, что он только замышлял привести животных к поражению в Битве при Коровнике, но, оказывается, он открыто сражался на стороне врага. По сути он возглавил вражеское войско и повел его в бой с криком «Бей скотов!». Что касается Цицероновых ран (кое-кто еще помнил, как они кровоточили), то их оставили клыки Наполеона.

В середине лета вдруг объявился ворон Моисей, о котором несколько лет ничего не было слышно. Годы его не изменили, он все так же бил баклуши и мог часами разглагольствовать о Елинесейских полях. Облюбовав пенек, он по-ораторски отставлял крыло и начинал говорить, даже если перед ним находился всего один слушатель. «Там, — значительно произносил он, показывая клювом наверх, там, за этой черной тучей, раскинулись Елинесейские поля — благодатный край, где мы забудем само слово „труд“…» Моисей как будто даже залетал пару раз в эти заоблачные выси и воочию видел вечнозеленые пастбища, и соцветия из льняного жмыха, и удивительные цветы с сахарными головками. Многие ему верили. Если в земной жизни им выпало изо дня в день работать и недоедать, разве не должен где-то существовать другой мир, где все устроено лучше и справедливее? Отношение свиней к Моисею было несколько двусмысленным. Публично шельмуя ворона как лжеца, они, однако, не только не прогнали его с фермы, но еще и поставили этого бездельника на довольствие 3 кружки пива в день.

Когда копыто у Работяги зажило, он стал выполнять свои обязанности тяжеловоза с удвоенным рвением. Надо сказать, все, даже гуси и куры, пахали весь этот год, как лошади. К повседневным заботам и необходимости опять восстанавливать мельницу добавилось строительство поросячьей школы, начатое в марте. Тяжело, конечно, на пустой желудок таскать известняковые глыбы, но Работяга держался. Внешне он никак не показывал, что сила у него уже не та. Если его что и выдавало, так это кожа, потерявшая свой блеск, да еще, пожалуй, круп, уже не казавшийся столь мощным. Многие говорили: «Ничего, весной доберет», но прошла весна, а Работяга так и не восстановил былые кондиции. Когда он невероятным усилием вытаскивал из карьера особенно крупную глыбу, со стороны казалось, что, если бы не эта истовая вера, он бы давно рухнул бездыханный. В такие минуты по его губам можно было прочесть: «Работать еще лучше»; на большее не хватало сил. И снова Хрумка с Бенджамином уговаривали его поберечь себя, и снова он не внимал голосу разума. Накануне своего двенадцатилетия он думал лишь об одном — как бы побольше заготовить известняка.

Однажды под вечер вдруг пронесся слух — что-то случилось с Работягой, который в одиночку таскал камни для мельницы. Слух очень быстро подтвердили голуби: «Он упал! Он лежит на боку и не может подняться!»

Половина обитателей фермы помчалась к холму. Возле тележки лежал Работяга со странно вывернутой шеей и даже не пытался оторвать морду от земли. Глаза у него остекленели, бока лоснились от пота. Изо рта тянулась запекшаяся струйка крови. Хрумка упала на колени.

— Ну что? Как ты?

— С легкими что-то, — слабым голосом ответил Работяга. — Неважно… теперь вы сможете закончить сами. Камней должно хватить. Так и так через месяц мне на пенсию. Знаешь, я все думаю: скорей бы уж. Бенджамин тоже старый… может, вместе уйдем…

— Срочно нужна помощь, — вскинулась Хрумка. — Сбегайте кто-нибудь на ферму и расскажите все Деловому.

Животные бросились выполнять поручение. Остались только Хрумка и Бенджамин — он улегся рядом с Работягой и молча отгонял от него мух своим длинным хвостом. Минут через пятнадцать появился Деловой — сама озабоченность и сострадание. Товарищ Наполеон, сказал он, очень близко к сердцу принял несчастье, случившееся с лучшим работником фермы, и уже ведет переговоры о том, чтобы поместить его в городскую лечебницу. Это сообщение вызвало некоторую тревогу. Кроме Молли и Цицерона никто и никогда не покидал пределов фермы, и одна мысль, что их больной товарищ попадет в руки человека, была им неприятна. Но Деловой легко их убедил — в Уиллингдоне ветеринар скорее сумеет сделать все необходимое. Через полчаса Работяге стало немного получше, ему помогли подняться и отвели в стойло, где Бенджамин и Хрумка уже настелили свежую солому.

Работяга провел в стойле два дня. Свиньи обнаружили в ванной аптечку, а в ней большой флакон с розовой жидкостью — это лекарство Хрумка давала больному два раза в день после еды. По вечерам она ложилась рядом и что-нибудь ему рассказывала, а Бенджамин отгонял мух. Работяга не пал духом. После выздоровления он рассчитывал прожить еще года три, мирно пощипывая травку на пенсионном лужке. Наконец-то у него будет время заняться самообразованием. Остаток дней он хотел посвятить изучению последующих двадцати двух букв алфавита.

Вечерами, как было сказано, больного навещали друзья, но днем он оставался один, и именно в это время за ним пожаловал закрытый фургон. Животные пропалывали сорняки под наблюдением свиньи, когда их взору предстала невиданная картина: со стороны фермы галопом мчался старый осел и орал что было мочи. Впервые они видели всегда невозмутимого Бенджамина в таком возбужденном состоянии, да и прыти такой никто от него не ожидал. «Скорей, скорей! — кричал осел. — Они забирают Работягу!» Не спросясь у свиньи, животные побросали тяпки и побежали к ферме. И точно: во дворе стоял большой наглухо закрытый фургон с надписью на боку, на козлах восседал плутоватого вида человек в котелке с низкой тульей. Стойло Работяги было пустым.

Животные сгрудились вокруг фургона.

— До свиданья. Работяга! — закричали все наперебой. Скорее возвращайся!

— Болваны! — взревел Бенджамин и запрыгал, затопотал копытами. — Болваны! Вы посмотрите, что тут написано!

Произошло некоторое замешательство. Мюриэл начала разбирать текст по складам, но Бенджамин протиснулся вперед и прочел вслух при гробовом молчании:

— «Альфред Симмондс, забой скота. Дубленая кожа, клейстер, костная мука». Ну, поняли? Они везут его на живодерню!

Вопль ужаса вырвался из десятка глоток. Человек, сидевший на козлах, протянул кнутом двух своих лошадок, и те резво взяли с места в карьер. Животные с криком бросились вдогонку. Хрумка бежала первой, но фургон успел набрать скорость. При всей своей грузности Хрумка перешла на легкий галоп.

— Работяга! — звала она друга. — Мы здесь! Мы здесь!