НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Жена Анна, урожденная Глассль-Хёрер, утратила для него, однако же, изрядную долю очарования. Произошло это примерно через два года после свадьбы, когда Алоис обнаружил, что и она, подобно ему самому, была сиротой и росла в доме у приемных родителей. Супруга, в свою очередь, начала уважать его куда меньше, с тех пор как Алоис (которому надоело плести ей небылицы о никогда не существовавшем и во всех смыслах апокрифическом господине Шикльгрубере-старшем) признался, что является незаконнорожденным и в его метрике вместо имени отца — прочерк.

Анна Глассль тут же преисполнилась решимости поправить дело. Алоису следовало узаконить свое существование. В конце концов, его матери все же удалось выйти замуж. Так почему бы не предположить, причем как нечто само собой разумеющееся, что Иоганн Георг Гидлер и впрямь был его отцом? Алоис знал, что это крайне маловероятно, но, поскольку Анна Глассль упорствовала, решил смириться. Собственная фамилия ему все равно не нравилось, и Анна Глассль была не так уж не права, настаивая на том, что, при всей успешности, сделанная им карьера была бы еще триумфальней, не обременяй его на каждом шагу столь неблагозвучное и труднопроизносимое имя.

Из Браунау Алоис отправился через Вайтру в Шпиталь, чтобы поглядеть на месте, не сможет ли ему чем-нибудь помочь Иоганн Непомук. Старик, которому уже перевалило за семьдесят, поначалу понял его неправильно. Когда Алоис объявил ему о своем желании переменить фамилию и называться впредь Гидлером, от стыда и страха Иоганна Непомука едва не хватил кондратий. Он решил, что отцом Алоиса теперь официально признают его самого. И уже готов было ринуться в контратаку: сейчас, в столь преклонном возрасте, с двумя замужними дочерьми, не говоря уж о бедняжке Еве, каково было бы ему признать свое отцовство? Но ничего такого он произнести не успел, буквально в самое последнее мгновение сообразив, что Алоис просит всего-навсего засвидетельствовать отцовство Иоганна Георга. И тут же — стариков, подобно юным девицам, с невероятной стремительностью кидает из одной крайности в другую — он страшно разозлился на Алоиса. Родной сын брезгует назвать его, Непомука, своим отцом! И лишь еще мгновение спустя он сообразил, что Георг, который был как-никак женат на Марии Анне, и впрямь является единственно возможным кандидатом в законные отцы.

В фургоне, запряженном двумя старыми клячами, Иоганн Непомук и Алоис, прихватив с собой Ромедера и парочку соседей, согласившихся дать свидетельские показания, отправились сначала в долгую поездку из Шпиталя в Штронес, а затем проехали еще несколько километров до Дёллерсгейма, что в общей сложности заняло четыре часа, да и то лишь потому, что узкий ухабистый проселок, там и сям перегороженный стволами поваленных бурей деревьев, в пригожий октябрьский денек не развезло (а развези его, ехать пришлось бы часов восемь). По прибытии в Дёллерсгейм Иоганн Непомук столкнулся лицом к лицу с тем самым священником, встречаться с которым ему, по старой памяти, меньше всего хотелось бы. Конечно, священник был нынче дряхлым, согбенным старцем, но именно он когда-то попрекал Непомука издевательством над ни в чем не повинным животным.

Оба они сразу же вспомнили об этом, хотя ни тот ни другой не подал виду. Вся компания тут же приступила к делу: Алоис, Непомук, Ромедер, парочка приехавших из Шпиталя и еще парочка прихваченных из Штронеса свидетелей. Поскольку никто из них, кроме Алоиса, не умел писать, каждый расписался одним и тем же знаком — XXX. Свидетели показали, что, будучи лично знакомы с Георгом Гидлером, «неоднократно слышали от него», будто мальчик доводится ему родным сыном. Да и покойная мать Алоиса утверждала то же самое. Все они принесли присягу.

Священник понимал, что всё здесь, мягко говоря, несколько не так. Крестьянам было страшно лжесвидетельствовать, и рука каждого из них, выводя «XXX», заметно дрожала. Одному из свидетелей, Ромедеру, на момент смерти Марии Анны никак не могло быть больше пяти лет. Стала бы она откровенничать с пятилетним малышом? Хуже того, давным-давно лежал в могиле сам Иоганн Георг. Столь сомнительный случай установления отцовства, разумеется, требовал утверждения более высокой инстанцией.

Старый священник сделал то, что привык делать многие годы: он выдал сертификат, едва заметно улыбаясь беззубым ртом. Он знал, что эти люди ему солгали.

Дату он, однако же, ставить не стал. На пожелтевшей странице старой приходской книги он вычеркнул в записи за 1 июня 1837 года слово «незаконнорожденный» и вписал в пустовавшую графу «Отец» имя Иоганна Георга, после чего улыбнулся вновь. Строго говоря, юридическая сила этого документа была более чем сомнительна, вот только не имело это никакого значения. Какая церковная инстанция в Вене захочет оспаривать подобное изменение гражданского статуса? В конце концов, церковь стремилась к тому, чтобы легализовывать вопросы отцовства, на какой бы поздней стадии речь об этом ни заходила. В некоторых частях Австрии число незаконнорожденных уже достигало сорока процентов, то есть сорок младенцев из каждых ста появлялись на свет в отсутствие официально признаваемого отца. И как знать, сколько из этих сорока были зачаты в ходе кровосмесительных соитий? Поэтому старый священник, которому пришлась не по вкусу сомнительная процедура, пусть он и оказался вынужден узаконить ее собственным авторитетом, предпочел не скреплять изменение записи в приходской книге своей подписью. Если впоследствии возникнет скандал, он всегда сможет просто-напросто от всего отречься.

Затем он старательно переписал имена лжесвидетелей, делая особый упор на различия в орфографии, связанные с происхождением из той или иной австрийской провинции (такова была, в частности, одна из причин того, что Гидлер в конце концов превратился в Гитлера ).

Теперь, обзаведясь новым именем, Алоис решил задержаться на часок в Шпитале, вместо того чтобы, даже не заворачивая туда, проследовать в том же фургоне на железнодорожную станцию в Вайтре. Строго говоря, пришедшаяся ему по душе смена фамилии с Шикльгрубер на Гидлер тут же отозвалась живительными импульсами в блаженном царстве пониже пупка. Немалый жизненный опыт давным-давно убедил его в том, что подобные импульсы — один из даров, которыми оделила его сама природа. Как хороший кобель, он издалека чуял течную суку.

Уж не Иоганна ли заставила его встрепенуться? Она жила в соседнем доме с отцом, и еще на подъезде Алоис увидел, как она выглядывает из окна. Но нет, только не Иоганна. Женщина в окне выглядела старше жены Алоиса. Навестить ее сразу же расхотелось.

И все же он подошел к порогу. И вновь Кобель, живущий в паху, не обманул его. Потому что рядом с Иоганной, рано расплывшейся и обабившейся, в дверях стояла шестнадцатилетняя девушка. Одного роста с Алоисом, несомненно красивая (причем в его вкусе), скромная, но полностью сформировавшаяся, с пышной копной ослепительно черных волос и небесно-голубыми глазами. Таких глаз он еще не видел, а вот голубизну наблюдал: точно так же сиял под стеклом крупный брильянт, который однажды попался ему на глаза в каком-то музее.