НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Настроение Алоиса несколько улучшилось, лишь когда он понял, что наклевывается выгодная сделка. Живущему по соседству торговцу углем потребовалось срочно продать полтонны своего товара, чтобы рассчитаться с кредитором. Дело было летом, охотников на уголь не находилось, и Алоису удалось получить колоссальную скидку.

Но тут он пренебрег советом Клары нанять грузчика, чтобы тот на своем горбу перетаскал уголь в подвал. Намекнула она и на то, что неплохо бы привлечь к этому делу Адольфа, но и этот намек Алоис проигнорировал. Ему не хотелось брать сына в напарники: он понимал, что они наверняка разругаются.

И все же слова Клары произвели на него определенное впечатление. Сторговав уголь за полцены, он предъявил продавцу еще одну претензию:

— Полагаю, вы сами занесете его ко мне в подвал.

— Ох уж эти мне богачи, — вздохнул угольщик. — Только и думают о том, как бы обвести нас, бедняков, вокруг пальца. Нет, мой господин, я не занесу вам уголь в подвал. Не занесу, потому что вы и так приобрели его за бесценок.

Так что Алоису пришлось заняться этим самому.

— Я, возможно, не так богат, как вы думаете, — сказал он угольщику. — Но я, безусловно, сильнее, чем выгляжу.

И вот Он перетаскал на себе полтонны угля от задней калитки в подвал. Два часа туда-сюда, то на самый солнцепек, то в подвал, дыша угольной пылью. Едва Алоис управился с делом, как у него кровь хлынула горлом, и он слег.

В те несколько недель, пока Алоис выздоравливал, Адольф не раз выслушал удивленные рассказы матери о том, как много крови вылилось у ее мужа изо рта, и, будь мальчик до конца честен сам с собою, ему пришлось бы признаться: он жалеет о том, что не присутствовал при этом.

В данном контексте я по указанию Маэстро навел Адольфа на кое-какие размышления, приведшие к выработке четкой концепции: кровь обладает магической силой, и эта сила может передаваться от одного человека к другому. Глядя на самых физически развитых и внешне привлекательных одноклассников, Адольф чувствовал покалывание в паху — такое покалывание он, как правило, ощущал и избывал в лесу. Кровь, приливающая к пенису, думал он, не просто точно такая же, но та же самая, что и у этих красавчиков.

Я, разумеется, был свободен от любых предрассудков такого рода. Я имел дело с клиентами австрийского происхождения, которые, подобно Адольфу, верили в величие немецкой крови, но точно так же сотрудничал и с правоверными иудеями, убежденными в превосходстве крови «избранного народа». Столь же легко (если даже не легче) мне работалось с евреями социалистических убеждений и с социалистами чисто немецких кровей, хотя и те и другие, будучи убежденными материалистами и вместе с тем рьяными интернационалистами, отрицали значение крови, почитая вместо нее вещи куда более эфемерные. И, разумеется, я взаимодействовал с коммунистами, которые никогда не назвали бы себя красными, не придавай они, пусть и на свой лад, особого значения крови. Мы соглашаемся с любыми верованиями, которых придерживается клиент, и работаем над их дальнейшим развитием. Самые ничтожные предрассудки могут послужить исходной точкой выработки предубеждений самого широкого спектра. Часто мы стремимся усугубить ненависть, испытываемую нашими клиентами по отношению ко всем, кто не разделяет их взглядов, и ко всему, что этим взглядам не соответствует.

Оправившись после кровотечения, Алоис стал тише и больше уже никогда не поднимал руки на Адольфа. Иногда, решив, что мальчик берет на себя слишком многое, отец грозил ему поркой, но ни тот ни другой уже не воспринимали такие угрозы всерьез.

На новогодней вечеринке в канун 1903 года члены «неформального клуба» позволили себе выпить больше обычного, и Алоис внезапно осознал, в каком смятенном состоянии духа пребывает. За пару недель до Нового года в местной церкви Святого Мартина начал проповедовать капуцин Юричек, причем проповеди он произносил по-чешски, что, по его расчетам, должно было способствовать сбору пожертвований на учреждение в Линце чешской школы. Кое-кто из завсегдатаев вечеринок посетовал (как позднее выяснилось, совершенно напрасно) на неизбежность в обозримом будущем полного захвата этого исконно австрийского города чехами.

Алоису стало не по себе.

— Если чехи очнутся от спячки, — сказал он, — это будет означать конец Австро-Венгерской империи. Но, — добавил он чуть ли не шепотом, — мой лучший друг — чех!

Алоис чуть было не процитировал слова Карла Весели, сказанные тем в ходе краткого визита на пути (разумеется, это была служебная командировка) из Праги в Зальцбург. «Мы, чехи, — сказал ему Весели, — преданы престолу куда сильнее, чем вы, австрияки, готовые развалить империю, как только вам удастся договориться с пруссаками».

Этот краткий визит поверг Алоиса в замешательство. Теперь, высказываясь на вечеринках, он то и дело противоречил самому себе. Как будто недавняя кровопотеря обернулась для него и утратой значительной части разума. Приняв чью-то сторону в начале очередной дискуссии, он в конце переходил во вражеский лагерь. Наконец один из старейших завсегдатаев клуба обрушился на него с упреками. К сожалению, и сам этот более чем пожилой господин пребывал уже в легком маразме.

— Господин Гитлер, — начал он, — еще совсем недавно вы рьяно выступали против нашего горемычного проповедника, задумавшего открыть бесплатную столовую для голодающих чехословацких рабочих. У ваших слушателей не могло не создаться впечатление, будто вы настроены прогермански. «Пора избавиться от этих грязных чехов!» — разве это не ваши собственные слова? Но тогда я вас просто не понимаю. Ваш лучший друг, как вы утверждаете, чех. Дорогой господин Гитлер, мне тяжело произносить такое, но концы у вас явно не сходятся с концами, и, что хуже всего, в столь животрепещущем вопросе! Это ранний склероз — вот что я вам скажу. Вы далеко не так стары; во всяком случае, вы куда моложе меня, но, досточтимый собрат, я просто обязан предостеречь вас: не болтайтесь из стороны в сторону, как сами знаете что. Ничего хорошего из этого не получится!

И старик резко сел на место, как бы устыдившись собственной грубости.

К несчастью для Алоиса, обидчик попал в яблочко. Алоис утратил ту самую четкость суждения, которой всегда гордился. Теперь его правая рука не знала, что делает левая, — в интеллектуальном плане, разумеется. А одна мысль (и фраза) догоняла другую только затем, чтобы ее опровергнуть. Строго говоря, он сам признался в этом своему другу Весели, после чего со вздохом добавил: «Но мне все равно нравится с тобою беседовать. Твои воззрения, на мой взгляд, глубоки, как море». «Алоис, скажи мне честно, ты когда-нибудь видел море?» — возразил на это Весели. «Я видел озера. Красивые озера. Множество красивых озер. И этого более чем достаточно. — Он сделал паузу. — Мне кажется, будто я живу в пустыне».