НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

На Эдмунда и Паулу я времени, можно сказать, не тратил. Чуть ли не сразу же после начала пиршества малыш сначала подавился, а потом обкакался, тогда как у крошки начались желудочные колики. Но все же не совсем сразу. А в первые минуты и тот и другая улыбались, демонстрируя такое блаженство, что, глядя на них, старшие не смогли удержаться от смеха.

Интереснее всех вел себя Ади. Как я и предположил заранее, мед произвел на него совершенно сокрушительное впечатление. Примерно в такое же состояние мог бы прийти Алоис-младший, хлебни он шнапсу на пустой желудок. Ади бросился целовать мокрым ртом Клару и Анжелу, получая явное удовольствие от визга, с которым они принялись стирать с губ следы его поцелуев. Особенно сильно запаниковала Клара. К тому же вечно вытирать рот давно вошло у нее в привычку. Теперь же, поняв, что мальчик заметил, какое она испытывает отвращение, и на глаза его уже навернулись слезы, а смех звучит все более и более истерически, она сама прижала его к груди и поцеловала со всей мышечной суровостью честно исполняемого материнского долга, тогда как Адольф, не понимая, поощряют его или наказывают еще большим презрением, потянулся к Анжеле и ткнул ее в голову испачканным в меду пальцем.

Анжела в ответ прикрикнула на него, причем с ненавистью. Малолетний негодяй вывел ее из состояния блаженной дремы. Но не успела она хорошенько огрызнуться, как внимание Ади уже переключилось на Алоиса-младшего, который, однако, окоротил брата грозным взглядом.

Оставался Эдмунд. Ади шлепком размазал по голове у Эдмунда столько меда, что двухлетний малыш от испуга обкакался еще раз, после чего Адольф, указав на него пальцем, презрительно заявил:

— Знаешь, мама, когда мне было два года, я уже просился. А этот Эдмунд, он такой засранец!

Тем самым Адольф предоставил Анжеле возможность взять быстрый реванш. Старшая сестра тут же доложила мачехе, что, собственно говоря, произошло, причем расписала это так красочно, что Клара тут же обрушилась на Ади со словами, каких никогда не употребляла раньше, по крайней мере применительно к нему:

— Какой позор. Как ты этого не понимаешь? Нельзя обижать маленьких. Как ты можешь быть такой гадиной? Бог тебя за это накажет. И нас всех тоже. — Произносила она все это с неподдельным ужасом. Ей не хотелось омрачать семейное пиршество, но у нее не оставалось другого выбора. Она обязана была сказать это — ради всей семьи, ради Анжелы, ради малыша Эдмунда, и впрямь обкакавшегося. — И за что? За что, спрашивается? Эдмунд тебя так любит.

На этот раз ей по-настоящему захотелось довести Ади до слез. Но, увы, слезы навернулись на глаза у нее самой. Адольф (не исключено, из-за меда) чувствовал себя в свои шесть с половиной лет такой важной персоной, как никогда раньше. Материнские упреки не огорчили его, а всего-навсего разозлили. Он с яростью посмотрел на ябеду Анжелу. Я никогда не прощу ей этого, подумал он. Никогда! И еще увижу, как она горит в аду. Мальчик злился и вместе с тем был горд собой. Как-никак, ему удалось довести до слез родную мать. Ну и пусть поплачет разок. Не все же мне плакать. Ей это послужит хорошим уроком.

Сейчас мне придется описать половой акт между Алоисом-младшим и Стариком. Я проделаю это не без отвращения. Поймите правильно, в таких вопросах у меня отсутствуют малейшие предрассудки. Бесам полагается проявлять интерес к соитиям в любой форме: самозабвенным, мимолетным, извращенным, да хоть, как говорят в Америке, среднесемейным: «Я залез на нее, и поехало». Разумеется, куда любопытнее для нас все, что не входит в реестрик благопристойного; рутина, она и есть рутина. Хотя, в любом случае, первому совокуплению той или иной пары мы уделяем особое внимание, называя его первачком. Ставки тут высоки. Редкий первачок обходится без присутствия Маэстро, да и Б-на тоже. Ебля — если воспользоваться грубым, но чрезвычайно выразительным и повсеместно распространенным словцом, в котором столько мясного, скоромного, а в иных случаях и жирного, — представляет интерес для обеих сторон вечного конфликта. Многое может случиться в мгновения случки, причем случиться стремительно! Человек моментально избавляется от прежних привычек, которыми, подобно мешкам с песком, укреплены траншеи, затрудняющие доступ в его душу.

Ничего удивительного поэтому, что мы свободны от предрассудков и неизменно заинтригованы инициальным сношением. Ослабит оно наши позиции или, напротив, упрочит их?

И тем не менее происходившее на сей раз вызвало у меня брезгливость. Старик, сделав несколько комплиментов и произнеся пару-тройку банальностей, призванных замаскировать исключительное удовольствие (и моментальный страх: а что, если ничего не получится?) при виде Алоиса-младшего, появившегося у него на пороге, достаточно быстро сообразил (не зря же его специфический любовный опыт насчитывал несколько десятилетий), что подросток прибыл к нему именно и только за тем, что Старик и сам мечтал предложить ему — мечтал с тех самых пор, как впервые его увидел.

— Как я рад тому, что ты пришел, — повторил он несколько раз в первые минуты визита, и Алоис в конце концов соизволил ответить:

— Да, вот он я.

Алоис привязал Улана метрах в пятнадцати от входа в лачугу, но Старику было слышно, как конь бьет хвостом по крупу, отгоняя слепней. Не теряя более ни секунды на разговоры, он подошел к Алоису, опустился перед ним на колени и положил руки ему на бедра. В ответ на что Алоис тут же подался вперед, расстегнул ширинку и вставил уже налившийся кровью член в изголодавшиеся за долгие годы простоя старческие уста.

После чего и наступили те несколько секунд, в течение которых я испытал отвращение. Будучи свободен от предрассудков, я, однако же, не лишен вкуса, а Старик повел себя, на мой взгляд, просто пошло. Он захлебнулся — сначала собственной слюной, потом спермой Алоиса (а это был могучий разряд), — захаркал и, как дитя, описался. Это был, так сказать, компенсированный оргазм, лучшее мочеиспускание за много мучительных месяцев. И тут же Старик накинулся на Алоиса, осыпая его поцелуями и бормоча нежные слова, повторять которые я здесь не намерен. «Сладкий мой, друг сердечный» — вот, пожалуй, и все, что уместно привести на пробу, причем даже эти слова прозвучали предельно абсурдно, потому что Алоиса (хоть он и не был моим клиентом) отличало полное бессердечие. И дружить он не мог ни с кем, кроме самого себя. Подобно многим юношам, он сразу же после однополого акта проникся отвращением к партнеру и постарался отвязаться от него как можно быстрее.

«Как можно быстрее» означало в данном случае добрый десяток минут. Ну не битый же час возиться со Стариком, поцелуи которого оседали на коже, как случайно налипшая на нее паутина? С другой стороны, будучи парнем практического склада, Алоис не решился сбежать сломя голову, чтобы не обидеть Старика и не исключить тем самым возможности повторного визита. Потому что как знать? Если в ближайшую пару дней он не уломает ту самую девчонку, о которой вечно думает, можно будет наведаться и к старому пидору. Алоис-младший был словно нарочно рожден для того, чтобы стать нашим клиентом: уже в четырнадцать лет он относился к сексу с абсолютным цинизмом. Скоро он научится подчинять себе людей своими приапическими возможностями и способностями. А мы такое только приветствуем. Огромное большинство наших клиентов не может похвастать ни габаритами, ни фактурой. Никогда не знаешь, встанет у такого или нет, а если и встанет, то не выпалит ли его жалкий пистоль уже через минуту-другую. Это создает для нас определенные проблемы, хотя мы, разумеется, умеем превращать полную или частичную импотенцию в достаточно эффективное (в некотором роде) средство воздействия. Скажем, Адольф был полуимпотентом в отрочестве, в юности, на войне и в начале своей политической карьеры.