Франсуа Мориак - Галигай

Да, Галигай поняла: любовники пожелали, чтобы между ними сегодня лежал меч, чтобы их разделяло жидкое лезвие реки, журчавшей в камышах и меж камнями. Никогда еще они не были так близки, как в этот вечер; они сочетались в это мгновение не только друг с другом, но и с растениями, с небесными светилами, с Всевышним, со своими спящими отцами, и вряд ли можно было надеяться, что такое когда-нибудь повторится. Мари услышала, как зашуршали ветки, словно под ногами метнувшегося прочь животного. Галигай рядом с ней уже не было.

Когда г-жа Агата вошла в гостиную, Арман Дюберне сидел на том же самом месте, но только теперь он курил сигару. О чем он думал, окутанный этим зловонным дымом, выходившим изо рта и из носа? Он не поднял головы, его тяжелые полуприкрытые веки были неподвижны: он знал, что не должен сейчас смотреть на г-жу Агату. Сославшись на страшную усталость, она извинилась за то, что уходит отдыхать так рано. Он спросил:

— Вы видели Мари?

Она склонила голову.

— Она была одна?

Несколько секунд Галигай колебалась. То, что она могла сообщить, было аргументом в пользу юной пары. Она ответила:

— И да, и нет...

Он не стал интересоваться подробностями, но произнес вполголоса:

— К тому же, в этой ситуации...

Г-жа Агата, которая уже дотронулась до дверной ручки, обернулась:

— Надеюсь, это не означает, что вы готовы уступить?

Поскольку он молчал, она спросила, не следует ли ради соблюдения приличий подождать, пока на могиле Юлии затвердеет земля. Он покачал головой:

— О! Вы знаете, теперь — бедной Юлии... Да и к тому же что там... Все равно же надо. Доктор Салон сказал мне вчера с такой особой значимостью в голосе: «Чем скорее, тем лучше, г-н Дюберне».

Учительница пожала плечами, как бы говоря: «Ну, разумеется! Доктор Салон!» Он добавил:

— Доктор Салон всегда поступает по совести. Может быть, один-единственный во всем Дорте, я так считаю. В других местах, полагаю, тоже есть такие люди... Вы, Агата, слишком презираете людей, а им следует побольше доверять.

Он инстинктивно замолчал, ожидая «вставки Юлии», которая не заставила бы себя ждать в ответ на замечание такого рода. Ему показалось, что он слышит резкий голос покойной жены: «Ты не забыл взять у красильщика свою охотничью куртку?» Но Юлия ушла навеки со всеми своими «вставками». И никакая в мире сила теперь уже не могла помешать Арману Дюберне говорить. Он продолжал не очень уверенно:

— Чем раньше, тем лучше, вы не считаете?

Галигай вернулась к нему и спросила:

— Вы имеете в виду вступление в брак? А вы представляете себе, что он за человек, этот Салон? Представляете, что он за тип?

— Мари любит его такого, какой он есть... А я, вы знаете, молодые люди в таком возрасте... я думаю, все они более или менее одинаковы.

Понизив голос, она выдохнула ему почти в самое ухо:

— Это ужасный тип. Я знаю про него такое...

Он спросил:

— Что же вы знаете?

Галигай прислонилась к стене. Она уже не верила в свою способность справиться с судьбой, но ее сломленная воля по привычке гнала ее вперед.

— Я знаю такое... О! Боюсь даже сказать. Это настолько отвратительно! — добавила она, но голос ее звучал скорее устало, нежели озлобленно.

Г-н Дюберне повторил:

— Что же вы знаете?

Она провела рукой по лбу и произнесла потухшим голосом:

— Впрочем, было бы трудно представить доказательства...

Именно в этот момент она явственно ощутила, сколь безнадежным было владевшее ею уныние. Грузный мужчина, окутанный клубами дыма, не двигался. Из-под плотных век блестели неподвижные глаза. Его неподвижность напоминала неподвижность жабы Они услышали, как пришла Мари, которая поколебалась немного перед дверью, приоткрыла ее, заметила учительницу и тут же снова закрыла. Галигай прислушалась к удаляющимся легким шагам и сказала:

— Ну вот, теперь мне больше нечего здесь делать. На этой неделе я уеду.

В ответ жаба пришла в движение. Встала на свои короткие лапы

— Вы с ума сошли, Агата, — сказал он.

Она ответила:

— Скорее вы, а не я! Моя ученица выходит замуж В каком качестве я продолжала бы здесь жить?

Он бросил сигару в пепельницу и, тяжело ступая, приблизился к ней.

— Мы не можем говорить об этом в вечер похорон. Это было бы неприлично. Но, в общем, я думаю, Юлия одобрила бы меня, я уверен, что она хотела этого... вы хорошо знаете, на что я надеюсь. Нет, нет, не говорите ничего! К тому же ваша жизнь не изменилась бы. Вы сохранили бы за собой свою комнату, если бы захотели.

Он отвернулся немного в сторону и тихо добавил:

— Я от вас ничего не потребую... Клянусь вам, я не дотронусь до вас, если вы сами не согласитесь. Я буду для вас отцом, я привык.

Она сдержала крик, крик Николя, пронзивший ее душу:

«Вы внушаете мне ужас». Ее удивило, что какая-то часть ее существа не восстала и уже согласилась. При таком исходе нельзя будет говорить о ее поражении. Скрытая от чужих глаз катастрофа ее жизни в глазах обитателей Дорта обратится в триумф. И даже перед Мари она сможет высоко держать голову: поле битвы останется за ней. В ее распоряжении будет столько времени! Вся жизнь, чтобы влиять на судьбу этой девчонки, которая сегодня так жестоко над ней посмеялась.

Г-н Дюберне считал секунды: прошла уже минута, она не протестовала.

— Забудьте, Агата, то, о чем мы только что говорили, нас никто не торопит. Вы примете решение на свежую голову. Мари до своего замужества будет нуждаться в вас больше, чем когда-либо раньше. Придется заняться ее приданым, служить ей наставницей... Видите ли, счастье, оно вовсе не такое, каким его представляют в вашем возрасте. Счастье — это независимость от других, это возможность занять первое место в городе, где живешь. Счастье...

Она прервала его:

— Я совсем забыла! Я не приготовила вашу настойку из вербены.

Галигай переняла у покойницы манеру делать «вставки». Когда она вышла из комнаты, Арман снова уселся возле лампы. Интересно, а в пятьдесят восемь лет еще не поздно завести сына? Нужно будет спросить об этом у доктора Салона. Нет, не следует слишком многого требовать от жизни: маловероятно, чтобы у него когда-нибудь родился сын. Но главное, он не сомневался в эту минуту, что женится на наследнице Бельмонта; он получит Агату, и Бельмонт будет принадлежать ему.

— Я, конечно, попалась на удочку, но полностью крючок все-таки не проглотила, — говорила в тот вечер г-жа Плассак сыну, собиравшемуся на следующий день уезжать в Париж.

Тот сидел под висячей лампой, а она кормила его. Хорошо хоть, что она спокойно все восприняла.

— Как только я увидела госпожу Агату у себя на кухне, я сразу поняла, что все расстроится и что так будет даже лучше. Это смешно, ты не находишь, что мои глаза вдруг открылись? Жить у нее, попасть от нее в зависимость, что у меня — разум помутился? Не говоря уже о том, что, хотя ты и мягкий человек, через неделю от твоей мягкости ничего бы не осталось. У тебя бы появилась крепкая хватка, как у многих других. Просто, что ни говори, а кое-кому из женщин нужны такие мужики, которые могут хорошенько припечатать... Что ты говоришь?