Антон Страшимиров - Хоро

«А немного погодя... они уже не будут говорить... и больше никогда не будут!»

Пальцы Нако задрожали крупной дрожью... пальцы рук, которыми он только что подписал протокол...

Нет, он убежит! А сам продолжал вслушиваться: они говорили там, внизу... Кто-то просил цигарку... цигарку!..

А-а! Нако вынул носовой платок...

Дали бы им... дали бы им в последний раз по цигарке... Что тут такого!

И кмет вытер слезы.

У него было доброе сердце — у этого Нако!

Из комнаты Миче доносился шум. Посаженый отец, полковник Гнойнишки, отчитывал Сотира. Тьфу, плакать из-за бабы, из-за юбки!..

— Ведь ты был воеводой, Сотир, офицером был! Постыдись!

Да и что за женщина Миче в конце-то концов! Обвенчаться добровольно с одним, а потом взять и сбежать с евреем. Тьфу!..

— Плюнь, говорю тебе! Вставай! Ну!

Сотир позволил поднять себя. Но потом снова свалился на кровать и закрыл лицо руками.

М-да, все же он заслуживает сожаления. Полковник Гнойнишки это понимал. Миче такая женщина — голова закружится. Лакомый кусочек. Да еще и наследство улыбнулось... Вот история!

И Гнойнишки мелкими шажками заходил по комнате. Он так усердно крутил свои усики, что казалось, вот-вот их выдернет. Миче необходимо найти. И ее найдут, это ясно. Косоглазый дьявол этого заслужил.

— Хватит, Сотир! Я ее найду, говорю тебе! Даю честное слово солдата.

Сотир всхлипнул и еще крепче прижал руки к лицу. А каким храбрецом был этот косоглазый дьявол! А-а, как несся он со своей ротой в Криволаке!

Гнойнишки остановился и выпятил грудь. Эх, черт побери, черт побери! Сражались они — и он, и Сотир, и все — сражались на востоке, на западе, на севере, на юге. Чч-ерт возьми, ч-ч-е-орт его возьми!

А теперь этот герой... этот крылатый храбрец... этот несчастный Сотир... М-да, из-за каких-то лавочниковых капиталов. Э-эх!

Ну, ладно.

Неужели они должны благоденствовать, как мародеры... которые... которые...

Ну, ладно.

У Круши весь взвод Сотира был уничтожен, сам он ранен в шею...

И уцелел! Косоглазый дьявол, ха-ха!

Ну, ладно.

М-да, такие подвиги, такие подвиги! Э-эх! А теперь — погребены все надежды, все! До-чиста! М-да.

Просто ложись и помирай.

Гнойнишки топнул ногой, и дом задрожал.

— Сотир, бить тебя надо! Тьфу, из-за какой-то юбки! Говорю, побью тебя, вставай!

Сотир вздохнул и поднялся. Ему было уже не до юбки. Ну что Миче — женщина как женщина. Попалась бы она ему в руки еще разок — он бы ей показал...

— Не в этом дело, друг, а видишь ли...

И зашептались.

Нако на четвереньках отполз в коридор: ему показалось, что там, внизу, появился человек в серой шляпе.

Прижав палец к губам, как ребенок, он размышлял.

Да, наступили времена вроде богомильских. [8] Богомилы — участники антифеодального крестьянского движения в Болгарии, принявшего форму религиозной секты (X—XIV вв.). Да, просто времена богомилов, средние века, и ничего больше! Тю-ю...

И вдруг кмет открыл рот: из спальни Миче вырвались крики. Гнойнишки орал во все горло, как на параде, гм, как будто нарочно. Но он не командовал, а ругался.

— Мерзавец! Я прикажу расстрелять тебя немедленно!

Что это значит? Комедия или трагедия, а? Нако не знал, что и думать. Двери спальни приоткрылись как будто нарочно. Полковник, продолжая кричать, выставил в коридор плечо:

— Вы преступник! Вы опорочили власть! Оскандалили правительство.

И, высунув голову в дверь, он гаркнул:

— Под-по-ручик Ти-ихов!

Адъютант вырос словно из-под земли — тонкий, стройный, красивый.

— Подпоручик, я беру под стражу шефа полиции. Он еще не снят со своего поста начальством, но это будет сделано впоследствии. А пока поручаю его вам.

И адъютант замер у двери.

Нако потер руки. Нет, даже если это игра, и то занятно. А может, и не игра. Человек человеку — волк. Гнойнишки готов изничтожить косоглазого, чтобы самому выйти сухим из воды.

В коридор сбежались любопытные из свадебного зала и с нижнего этажа. Помощник кмета, Дечко, подошел к Нако. Гм, и этот любопытствует, хе-хе: отошел уже!

Гнойнишки, поговорив наедине с майором запаса Кандилевым, сложил врученный ему протокол и обратился ко всем присутствующим:

— Я пока не могу, господа, ничего сказать вам из того невероятного и скандального, что... Впрочем, вы это узнаете впоследствии. А сейчас...

И сделал знак, чтобы все шли за ним.

Лица побелели.

Коридор медленно опустел.

Адъютант — на страже у спальни Миче — закурил сигарету и не заметил, как вырос перед ним Нако. Кмет подошел с незажженной сигаретой, руки его дрожали. Адъютант спросил:

— Всех, кто связан там, в саду, всех, господин кмет?

— Всех. Так решено.

Их взгляды встретились сквозь табачный дым. Адъютант заикался:

— Р-р-а-зве они не б-б-олгары, господин кмет?

Красив адъютант — продолговатое лицо, тонкие губы! Нако отвернулся. Ишь о чем спрашивает, молодчик! Гм, хорошее дело, если уж и эти потрясены...

Позади Нако выросла еще чья-то тень — тоже с незажженной сигаретой.

— Дай прикурить, Нако. Ты почему не идешь вниз, а?

— Прикуривай, Ячо. А ты почему не идешь?

— Разве мне можно? Я прокурор.

На переднем дворе заголосили женщины:

— За что бьете! А-а!

Ясно: заставят всех присутствовать. Кмет и прокурор побежали к переднему балкону. В белой ночи, там, внизу, едва вырисовывались спины в гимнастерках, мелькали нагайки, и женские вопли разносились далеко вокруг.

Нако впился ногтями в локоть Ячо и поплелся за ним к заднему крыльцу.

Внизу, перед фруктовым садом, блестели штыки солдатского кордона. Свободное пространство перед ним заполнили женщины.

Белая ночь насторожилась: солдаты защелкали затворами винтовок.

А-а!

Оттуда, где стояли связанные, долетали отрывочные возгласы, кто-то всхлипывал. И вдруг страшный крик:

— Э-эй! Нас будут убивать!

Но сейчас же все онемело: среди деревьев замелькала серая широкополая шляпа.

Старый сапожник Капанов вытянул шею — повернулся к сыну, привязанному позади него.

— Сыбчо, убивать нас будут, потому и женщин согнали. Попомни мое слово. Потом еще поговорим.

Сыбчо всхлипнул, а старик вспылил:

— Как не стыдно! Держись, сынок, ведь ты мужчина!

Но парень трясся за его спиной. Э, не так-то легко умирать молодым. Да и первенца ожидает Сыбчо. Хоть бы в живых оставили, дали б на него посмотреть, а уж потом... Старый сапожник это понимал. Собаки!

— Вздохни поглубже, сынок, вот так!

И сапожник шумно втянул в себя воздух. Но Сыбчо только захрипел. Этак он помрет раньше, чем его пырнут штыком. Старик достал сына ногой.

— Вздохни поглубже, говорю тебе, собака. Подумаешь, велика беда, коли нас не станет!

И Сыбчо пришел в себя.