Франс Бенгстон - Викинги

Скандинавам он больше всего, и не без основания, напоминал улитку с поднятой головой: следы этого поверья сохранились до наших дней в шведском (шняка — лодка, снеккья и улитка), в немецком (шнекке) и английском (снейл), обозначающих улитку. Поэтому кнорр имел еще одно название — сколь поэтическое, столь же и двусмысленное: knorrabringa. Его можно перевести и как «грудастый», и как «привозящий, доставляющий», то есть грузовой. В Англии кнорр получил имя kel. Это слово переводится как «плоско­донка» но, хоть это и странно, именно от него произо­шел «киль», a keler у англосаксов означало шкипера.

Форма кнорров оставалась в основном неизменной, усовершенствования были направлены лишь на повы­шение мореходности, скорости и маневренности в за­висимости от района плавания, который, судя по всему, был у этих судов постоянным: различались, скажем, knorrarnes («кнорр мыса»), knorrasund («кнорр проли­ва») или austrfararknorr («кнорр для плавания на вос­ток», то есть на Русь, где такие суда, размером помень­ше своих собратьев, называли этим же именем).

В конце того же IX века викинги уже включали в состав своих военных эскадр и торговые парусники еще одного типа — когги, известные позднее во многих странах Северной Европы и внешне очень напоминав­шие кнорры. Этимология этого слова довольно про­зрачна: фризское соске, древнегерманское kuggon или kukkon, древневерхненемецкое kocko, средневерхне-немецкое kocke, кельтское kocker, средненемецкое kogge, наконец голландские kog и kogge — все это означает одно и то же — «кривой, изогнутый». Подобно скафе и всем производным от нее, когг получил свое имя за сходство корпуса с формой выпуклого сосуда.

Первые когги, как и скафы, представляли собой лодки и предназначались главным образом для рыбо­ловства. Такая лодка, датируемая серединой X века, найдена в Зейдерзее — заливе Фризского побережья. Близкое родство когга со скафой закрепилось в древ­нескандинавском «скейф» (skeifr) — кривой, изогну­тый: так, по-видимому, называли на первых порах когги норманны. Ширококорпусные и высокобортные, круглоносые и глубокосидящие одномачтовые «коккеры» были рождены во Фрисландии, их упоминает в одном из своих анналов английский король Альфред Великий, сообщая попутно, что эти фризские ладьи отличаются своей конструкцией и от пришедших вмес­те с ними норманнских кораблей, и от противостояв­ших им английских, близких к снеккьям. Но слово когг, по-видимому, тогда, еще не было в ходу, оно появилось впервые только полстолетия спустя, в 948 году — в списке кораблей города Мейден, что возле Амстердама.

Судя по эпическим сказаниям, фризы, как и их соседи, обычно выступали в пиратские походы с трех­тысячным войском и с флотом примерно в полсотни кораблей, сопровождаемым полутора-двумя десятка­ми грузовых барок и галер с продовольствием, лошадь­ми и амуницией. Все члены таких военных дружин, нередко постоянных, носили имя huskarlar. Своему вождю они давали присягу верности — var, поэтому хускарлы называли себя также варингами или верингами, то есть варягами.

Первые когги были беспалубными, груз защищался от непогоды наброшенными на него дублеными шкура­ми. Их прямой внутренний киль, выполненный из одного дерева и круто переходящий в прямые штевни, соотносился с шириной всего судна в пропорции 3:1. Днище было плоским, это делало когг удобным и для грузовых операций, и для нападений с моря: он под­ходил к берегу и при отливе плотно садился на ровное дно, а прилив позволял ему продолжить путь. Поэтому когг был идеально приспособлен в первую очередь для перевозки «живых грузов».

К коггу в не меньшей степени, чем к кнорру, приложимо английское «кел». Округлый, благодаря гну­тым шпангоутам, и высокий корпус, прямые крутые штевни сформировали принципиально новый силуэт судна. Когги достигали тридцатиметровой длины, име­ли в среднем семь метров в ширину, осадку до трех метров и грузоподъемность до двухсот тонн. Обшивка когга делалась традиционно — внакрой, а в корме на правом борту было румпельное рулевое весло. Крепкая его мачта, тоже цельная, несла один широкий рейко-вый четырехугольный парус площадью до двухсот квадратных метров, в более поздние времена к парусу, как и у кнорров, добавились весла в носу и в корме.

Паруса норманнских кораблей имели не только тра­диционную четырехугольную форму, но нередко и треугольную — вершиной вниз. Те и другие можно, напри­мер, увидеть на картинах Николая Константиновича Рериха — выходца из знатного скандинавского рода и весьма эрудированного историка. В сагах же хотя и упоминаются паруса, но — ни малейшего намека на их форму. «Паруса в красную, синюю и зеленую полосу», «парус полосатый» — вот все, что можно извлечь из норманнской литературы. Подлинные паруса викингов до нас тоже не дошли. Поэтому основное, чем приходит­ся руководствоваться,— немногочисленные и грубо ис­полненные изображения на камнях (главным образом надгробных), к тому же изрядно поврежденные.

Единственное (да еще цветное!) изображение ко­раблей викингов, дошедшее до нас, можно сказать, в девственном виде,— это знаменитый ковер XI века, хранящийся в соборе французского города Байе и напоминающий собой пестрые кадры кинохроники. Очень часто его называют гобеленом, хотя здесь совер­шенно другая техника, а вдобавок — безусловный анахронизм: гобелен — это ковер или обои, вытканные из шерсти или шелка особым способом, а способ этот изобрел придворный красильщик и ткач французского короля Франциска I, царствовавшего в 1515—1547 го­дах, по фамилии Гобелен. Именно это чудо средневе­кового искусства свидетельствует о том, что косые паруса были восприняты в Нормандии и употребля­лись наряду с традиционными рейковыми (обычно их было два на каждом судне).

Реконструированное норманнское судно

Ковер последовательно рассказывает в своих семи­десяти двух сценах (первоначально их было семьдесят шесть) о завоевании Вильяльмом Незаконнорожденным английской короны в 1066 году. Вышитый собственно­ручно «по горячим следам» в 1077 году женой Вильяль-ма (впрочем, теперь уже — Вильгельма Завоевателя) нормандской герцогиней Матильдой Фландрской, до­черью графа Бодуэна, и ее фрейлинами (благодаря чему и сохранился), он дает неплохое представление и о постройке норманнских су­дов, и об их оснастке, и о составе флота, и о самом форсировании пролива. И если даже, как иногда предполагают, изготовление ковра приписывает Матильде всего лишь легенда, то уж во всяком случае можно не сомневаться, что зрители из числа придворных легко узнавали на нем самих себя и не допустили бы даже малейшего искажения каких бы то ни было реалий! Это сочли бы прямым оскорблением — со всеми вытекаю­щими отсюда последствиями. Матильда, как известно, умерла в 1083 году, Вильяльм — пять лет спустя, но подобного счета никто им так и не предъявил. Так что ковер из Байе — один из самых надежных документов той эпохи, воплощенный в цвете.