Готфрид Келлер - Новеллы

Тут Виталий начал самую прекрасную проповедь, которую он когда-либо произносил. Девушка слушала его грациозно и со вниманием, и вид ее оказывал незаметно для него самого благотворное влияние на выбор его слов, так как красота и изящество предмета, который ему надлежало обратить на путь истинный, как бы сами собой усиливали его красноречие. Однако, так как она ни секунды не собиралась всерьез осуществить намерение, которое она так кощунственно высказала, речь монаха не могла особенно потрясти ее: напротив, прелестная улыбка витала на ее устах, и когда он, окончив речь, полный ожидания, отер пот со лба, Иола сказала:

- Я только наполовину тронута твоими словами и не могу решиться на то, чтобы отказаться от своего намерения, потому что мне очень уж любопытно узнать, как живут в грехе и в радостях.

Виталий остолбенел, будучи не в силах вымолвить слово. Первый раз его искусство обращать грешниц потерпело такую полную неудачу. В раздумье, вздыхая, ходил он взад и вперед по комнате и затем снова оглядел эту маленькую кандидатку на адские муки. Казалось, в ней зловещим образом соединились, чтобы противостоять ему, дьявольская сила с силой невинности, но с тем большей страстью в нем вспыхнуло намерение все же одержать победу.

- Я не тронусь с места, - воскликнул он наконец, - пока ты не раскаешься, даже если бы мне пришлось провести здесь три дня и три ночи!

- Это только увеличило бы мое упорство, - ответила Иола, - но я хочу иметь время для размышления и согласна опять выслушать тебя в следующую ночь. А сейчас уже близится рассвет, отправляйся своей дорогой, а я обещаю тем временем ничего не предпринимать по своему делу и пребывать в моем нынешнем положении; ты же взамен обещай нигде не упоминать обо мне и прийти сюда только глубокой ночью.

- Да будет так! - воскликнул Виталий и удалился, а Иола торопливо проскользнула обратно в отцовский дом.

Она проспала совсем недолго и с нетерпением стала ждать вечера, так как монах, вблизи которого она провела целую ночь напролет, понравился ей еще больше, чем издали. Теперь она увидела, какой огонь экстаза горел в его глазах и как решительны были все его движения, несмотря на монашеское одеяние. Когда же вдобавок ко всему она воочию представила себе его самоотречение, его упорство в достижении намеченной цели, она не могла не пожелать, чтобы все эти достоинства были обращены ей на пользу и на удовольствие, как украшения влюбленного и верного супруга. Поэтому ее задачей стало превратить доблестного мученика в еще более достойного семьянина.

На следующую ночь Виталий, явившись в назначенное время, опять застал ее сидящей на ковре и снова с неослабным рвением пытался спасти ее добродетель. Во время этого занятия ему приходилось подолгу оставаться на ногах, за исключением тех минут, когда он преклонял колени для молитвы. Иола же, напротив, устроилась поудобнее; откинувшись на ковре, она закинула руки за голову и не сводила полузакрытых глаз с монаха, который стоял перед ней и проповедовал. Несколько раз она закрывала глаза, как бы охваченная дремотой, а Виталий, как только замечал это, толкал ее ногой, чтобы разбудить. Но эта суровая мера всякий раз оказывалась более мягкой, чем он имел в виду: потому что, едва приблизившись к стройному телу девушки, его нога сама собой умеряла свою тяжесть и только слегка касалась ее хрупкого тела; и все же, несмотря на это, странное чувство наполняло с ног до головы этого долговязого монаха, чувство, которое никогда даже отдаленно не возникало у него прежде, когда он находился у всех прочих прекрасных грешниц.

К утру Иола все чаще начинала дремать; наконец Виталий недовольно воскликнул:

- Дитя, ты ничего не слышишь, тебя не добудиться, ты погрязла в лени!

- О нет, - отвечала она, внезапно открывая глаза, и сладостная улыбка мелькнула на ее лице, как если бы на нем показался уже отблеск приближающегося дня. - Я все хорошо поняла, я ненавижу теперь этот несчастный грех, который стал мне в особенности отвратителен, потому что вызывает твой гнев, милый монах, ибо мне не может более нравиться то, что не нравится тебе.

- В самом деле? - воскликнул он радостно. - Значит, мне все же удалось это? Ну, тогда идем тотчас же в монастырь, чтобы мне быть спокойным за тебя. На этот раз будем ковать железо, пока оно горячо.

- Ты меня не так понял, - отвечала Иола и снова, краснея, опустила глаза. - Я влюблена в тебя и почувствовала к тебе нежное влечение.

Виталию показалось, будто чья-то рука мгновенно ударила его в сердце, однако он не испытал при этом никакой боли. Со стесненным чувством стоял он перед ней, широко раскрыв рот и глаза.

Иола, краснея еще больше, продолжала тихо и мягко:

- Теперь ты должен своими речами исцелить и прогнать это новое наваждение, чтобы совсем освободить меня от зла и я надеюсь, что это тебе удастся.

Не говоря ни слова, Виталий повернулся и выбежал из дома. Он бежал куда глаза глядят, в серебристый предрассветный сумрак, вместо того чтобы вернуться на свое ложе, и размышлял, следует ли раз навсегда предоставить эту подозрительную молодую особу ее судьбе или попытаться выбить из нее и эту последнюю причуду, которая казалась ему самой серьезной из всех и не совсем безопасной для него самого. Но при мысли, что и для него она могла бы оказаться опасной, густая краска гнева и стыда залила его лицо; однако тут же ему пришло в голову, что, быть может, это бес расставил ему свои сети, а если так, то самое лучшее - вовремя бежать. Но обратиться в бегство перед таким ничтожным призраком бесовского наваждения? А что, если бедное созданьице в самом деле не думало ничего дурного и ее можно было бы излечить от ее последней неподобающей фантазии несколькими сильными, резкими словами? Короче, Виталий не мог ни на что решиться, тем более что где-то в глубине его сердца смутное волнение уже покачнуло челнок его разума.

Поэтому в своем смятении он укрылся в маленькой часовенке, где незадолго до того была поставлена прекрасная древняя статуя Юноны, теперь украшенная золотым сиянием, как изваяние девы Марии, чтобы уберечь от разрушения этот божественный дар искусства. Перед этой Марией он упал на колени и, пламенно поведав ей свои сомнения, просил свою госпожу о знамении. Если она кивнет ему, он завершит обращение грешницы, если покачает головой в знак несогласия - он отступится от этого намерения.

Но статуя оставила его в мучительном неведении, не сделав ни того, ни другого, - она не кивнула и не покачала головой. Только когда красноватый отблеск плывущих мимо утренних облаков пробежал по мрамору, на лице ее как будто показалась прелестная улыбка: то ли это напомнила о себе прежняя богиня - защитница семейных добродетелей, то ли новая усмехнулась затруднительному положению своего почитателя; ибо в конце концов обе они были женщины, а у женщин всегда появляется улыбка, когда затевается какая-нибудь любовная история. Но Виталий не стал от этого умнее, напротив, от красоты этого зрелища ему стало еще более не по себе; мало того - ему странным образом показалось, что статуя приняла черты Иолы, когда та, краснея, требовала, чтобы он изгнал из ее сердца любовь к нему.