Герман Гессе - Росхальде

Он сердито прошел через двор и вышел на проселочную дорогу. Нет, этому ему никогда не научиться, пусть уж лучше его радость и его злость останутся с ним! До какой же степени смирила и укротила его эта женщина, каким сдержанным и старым он стал. Это он-то, который в былые времена умел шумно веселиться до глубокой ночи и в ярости крушить стулья! В нем снова вспыхнули злоба и горечь, а вместе с ними и страстное желание увидеть своего мальчика; развеселить его душу мог только взгляд и голос Пьера.

Широкими шагами он быстро шел по вечерней дороге. Послышался стук колес, и он заторопился навстречу. Но это крестьянская лошадка тащила телегу, доверху нагруженную овощами.

– Вам не попадался кабриолет с двумя молодыми людьми на козлах?

Крестьянин, не останавливаясь, покачал головой, и его тяжеловоз равнодушно потрусил мимо, навстречу тихому вечеру.

Художник пошел дальше. Он чувствовал, как остывает и проходит гнев. Походка его стала спокойнее, усталость подействовала на него благотворно, и, пока он неторопливо шагал по дороге, глаза его отдыхали, признательно погружаясь в покой и пышность неяркого ландшафта, окруженного бледновато-нежной дымкой позднего вечера.

Он уже почти забыл о своих сыновьях, когда через полчаса навстречу ему показался кабриолет. Верагут заметил его только тогда, когда тот оказался совсем близко. Он остановился у ствола большой груши, а когда смог разглядеть лицо Альберта, отступил еще больше назад, боясь, как бы его не увидели и не окликнули.

Альберт сидел на козлах один. Пьер полулежал в углу кабриолета, опустив непокрытую голову, и, казалось, спал. Кабриолет проехал мимо, и художник, стоя на обочине пыльной дороги, глядел ему вслед, пока он не скрылся из глаз. Затем он повернул и пошел назад. Ему все еще хотелось увидеть Пьера, но тому пришло время спать, и у Верагута не было желания еще раз показываться у жены. Поэтому он миновал парк, прошел мимо дома и въездных ворот и направился в город, где в переполненном винном погребке поужинал и долго листал газеты.

Тем временем его сыновья уже давно были дома. Альберт сидел у матери и рассказывал о поездке. Пьер очень устал, отказался от еды и уже спал в своей уютной спаленке. И когда ночью отец вернулся и проходил мимо дома, свет уже нигде не горел. Теплая, беззвездная ночь окутала парк, дом и озеро черной тишиной, воздух был неподвижен, моросил тихий, мелкий дождь.

Верагут зажег в своей комнате свет и сел за стол. Его сонливость как рукой сняло. Он достал лист почтовой бумаги и стал писать Отто Буркхардту. Через открытые окна в комнату залетали ночные бабочки и мошкара. Он писал:

«Мой дорогой!

Скорее всего, ты сейчас вряд ли ждешь от меня письма. Но раз я пишу, ты, вероятно, ждешь от меня больше, чем я могу дать. Ты ждешь, что во мне все прояснилось и что испорченный механизм своей жизни я вижу теперь как бы в разрезе и так же четко, как видишь его ты. К сожалению, это не так. Какие-то проблески после нашего разговора во мне появились, и в иные мгновения я стою на пороге довольно неприятных открытий; но полной ясности все еще нет.

Пока я не могу сказать, что я буду делать или чего не буду делать потом. Но мы едем! Я еду с тобой в Индию пожалуйста, позаботься о билете для меня, как только выяснится время отплытия. До конца лета ничего не получится, но осенью – чем раньше, тем лучше.

Картину с рыбами, которую ты у меня видел, я хотел бы подарить тебе, но мне будет приятно, если она останется в Европе. Куда ее послать?

Здесь все по-прежнему. Альберт разыгрывает из себя светского человека, и мы общаемся с ним очень церемонно, точно два посла враждующих государств.

Перед отъездом я снова жду тебя в Росхальде. Я покажу тебе картину, которую на днях заканчиваю. Она недурна и может стать удачным завершением моей жизни в случае, если меня сожрут ваши крокодилы, чего мне, несмотря ни на что, отнюдь не хочется.

Пора в постель, хотя и спать совсем не хочется. Сегодня я девять часов провел у мольберта.

Твой Иоганн»

Он надписал адрес и положил письмо в передней – утром Роберт отнесет его на почту.

Прежде чем лечь, художник высунул голову в окно и только теперь заметил, что идет дождь; за письменным столом он не обратил на него внимания. Мягкие пряди дождя падали из темноты, и Верагут еще долго, лежа в постели, слушал, как они струятся и стекают с отягощенных влагой листьев на жаждущую землю.

– Пьер стал такой скучный, – говорил Альберт матери, когда они шли вдвоем по освеженному дождем саду, чтобы срезать розы. – Он и всегда не очень-то со мной любезен, но вчера я просто не мог к нему подступиться. Когда я только завел речь о прогулке в экипаже, он был в полном восторге. А вчера с трудом согласился ехать, мне почти пришлось его уговаривать. Прогулка не была для меня таким уж удовольствием, раз мне запретили ехать парой. Собственно, я поехал только ради него.

– Он вел себя плохо в пути? – спросила госпожа Верагут.

– Ах, вел-то он себя хорошо, но был так скучен! Временами малыш уж очень много о себе воображает. Что бы я ему ни предлагал, на что бы ни обращал его внимание, он выжимал из себя только «да-да» или улыбку; он не захотел сидеть на козлах, не захотел учиться править лошадьми, даже от абрикосов отказался. Совсем как какой-нибудь избалованный принц. Мне было досадно, я говорю тебе об этом, потому что в следующий раз вряд ли захочу взять его с собой.

Мать остановилась и испытующе посмотрела на сына; она улыбнулась, видя его волнение, и с удовлетворением заглянула в его сверкающие глаза.

– Ты уже большой, Альберт, – успокаивающе сказала она. – Будь к нему снисходителен. Может быть, он плохо себя чувствовал. Он и сегодня утром почти ничего не ел. Такое случается со всеми детьми, ты тоже не был исключением. Легкое расстройство желудка или нехороший сон, приснившийся ночью, – и готово дело. А у Пьера, надо сказать, хрупкая и чувствительная натура. И потом, он, вероятно, чуть-чуть ревнует, ты же понимаешь. Не забывай, обычно я все время провожу с ним, а теперь появился ты, и ему приходится делить меня с тобой.

– Но ведь у меня каникулы! Это-то он должен понимать, он же не так глуп!

– Он еще ребенок, Альберт, а ты должен быть благоразумнее.

С посвежевших, отливавших металлическим блеском листьев еще срывались капли дождя. Мать и сын искали желтые розы, которые Альберт особенно любил. Он раздвигал верхушки кустов, а мать садовыми ножницами срезала еще немного влажные, поникшие цветы.

– Скажи, я был похож на Пьера, когда мне было столько же лет, сколько сейчас ему? – задумчиво спросил Альберт.

Госпожа Адель ответила не сразу. Она опустила руку с ножницами, взглянула в лицо сына и закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти его детский образ.