Герман Гессе - Внутри и снаружи

В одной из пауз их натянутого разговора Фридрих осмотрелся в хорошо знакомом ему рабочем кабинете друга и увидел на стене лист бумаги, прикрепленный к ней булавкой. Эта картина странно тронула его и пробудила в нем старые воспоминания, ибо тотчас же на ум ему пришло, что в их студенческие годы, когда-то давным-давно, это было привычкой Эрвина удерживать порой таким вот образом у себя перед глазами и сохранять в памяти высказывание какого-нибудь мыслителя или стихотворение какого-нибудь поэта. Фридрих встал и подошел к стене, чтобы прочесть то, что было на листе.

Его взору предстали написанные красивым почерком Эрвина слова: «Ничего нет снаружи, ничего нет внутри, ибо то, что находится снаружи, находится и внутри».

Побледнев, он на мгновение застыл на своем месте. Вот оно! Вот он и столкнулся лицом к лицу с тем, чего так опасался! В другое время он оставил бы этот листок висеть как висел, снисходительно стерпел бы его присутствие как некий каприз, как безобидное и в конце концов дозволенное всякому пристрастие или, быть может, как маленькую, нуждающуюся в бережном отношении к ней сентиментальность. Сейчас же это было по-другому. Он чувствовал, что эти слова были написаны не ради создания мимолетного поэтического настроения, не из-за каприза Эрвин после стольких лет вернулся к привычке своей юности. Написанное на листе, как признание того, что занимало в настоящее время его друга, было мистикой! Эрвин переступил черту.

Фридрих медленно повернулся к своему другу, лицо которого вновь осветилось улыбкой.

— Изволь-ка пояснить мне это! — потребовал он от него.

Эрвин кивнул, исполненный дружелюбия.

— Разве ты никогда не видел этого изречения?

— Еще бы, — воскликнул Фридрих, — разумеется, оно мне знакомо! Это мистика, гностицизм. Может, и поэтично, но… Вот что, я попросил бы тебя объяснить мне это изречение, а также то, почему оно висит у тебя на стене.

— Охотно, — отозвался Эрвин. — Это изречение представляет собой первый шаг на пути к учению о познании мира, которое я сейчас постигаю и которому я уже обязан не одной счастливой минутой.

Фридрих подавил свое негодование. Он спросил:

— Новое учение о познании мира? Разве таковое существует? И как же оно называется?

— О, — произнес Эрвин, — новым оно является только для меня. Само по себе оно уже очень старо и достойно всякого уважения. Оно называется магией.

Слово было произнесено. Фридрих, все же глубоко удивленный и напуганный таким вот открытым признанием, со страшным содроганием почувствовал, что сейчас он противостоит заклятому врагу в лице своего друга, один на один. Он молчал. Он не знал, чего ему в данную минуту хотелось больше, изливать свой гнев или плакать, ощущение невосполнимой потери горечью наполнило его сердце. Долго молчал он.

Потом он заговорил с деланной насмешкой в голосе:

— Выходит, теперь ты хочешь стать магом?

— Да, — ответил Эрвин без колебаний.

— Этаким учеником чернокнижника, да?

— Именно так.

И снова Фридрих замолчал. Было слышно, как в соседней комнате тикают часы, такая стояла тишина.

Потом он сказал:

— Ты понимаешь, что тем самым ты рвешь все узы, связывающие тебя с серьезной наукой, а, стало быть, и со мной?

— Мне хочется надеяться, что это не так, — отвечал Эрвин. — Но если этого никак не избежать, то, что же мне тогда остается делать?

Фридрих закричал, давая волю своему гневу:

— Что тебе остается делать? Порвать с этим баловством, с этой жалкой и недостойной чернокнижной верой, порвать раз и навсегда! Вот что тебе еще остается, если ты желаешь сохранить мое уважение к тебе.

Эрвин коротко улыбнулся, хотя и в нем уже не было заметно прежней радости.

— Ты говоришь так, — произнес он так тихо, что, казалось, его негромкие слова еще заглушались эхом гневного голоса Фридриха, — ты говоришь так, как будто дело здесь в моей воле, как будто у меня еще есть выбор, Фридрих. Это не так. У меня нет выбора. Это не я выбрал магию. Она выбрала меня.

Фридрих глубоко вздохнул.

— Тогда прощай, — сказал он через силу и поднялся, не предлагая собеседнику руки.

— Зачем же так?! — вскричал сейчас уже Эрвин. — Зачем ты уходишь от меня так? Представь себе, что один из нас находится при смерти, — а так оно и есть! — и мы должны проститься друг с другом.

— Но кто же из нас, Эрвин, позволь спросить тебя, находится при смерти?

— Сегодня, пожалуй, я, друг мой. Кто хочет заново родиться, тот должен быть готов к смерти.

Фридрих еще раз подошел к листку на стене и прочел изречение о внутреннем и внешнем.

— Хорошо, — молвил он, наконец, — ты прав, нет никакого проку в том, чтобы расставаться в гневе. Будем делать так, как говоришь ты, и предполагать, что один из нас находится в роли умирающего. Ведь и я могу быть им. Прежде чем покинуть тебя, я хочу обратиться к тебе с последней просьбой.

— Вот это мне по сердцу, — сказал Эрвин. — Скажи, чем бы я мог услужить тебе на прощание?

— Я повторяю свой первый вопрос, и одновременно это моя просьба: постарайся разъяснить мне это изречение на твоей стене так хорошо, как ты только сможешь!

Эрвин на некоторое время задумался и потом заговорил:

— Ничего нет снаружи, ничего нет внутри. Религиозный смысл этого выражения тебе известен: Бог находится везде. Он в нашем духе, он также и в природе. Все божественно, потому что Бог — это вселенная. Раньше мы называли это пантеизмом. Потом философский смысл: разделение между внешним и внутренним привычно нашему мышлению, однако не является для него необходимым. Наш дух имеет возможность удаляться за пределы границ, которые мы для него провели — по другую сторону. По ту сторону пар-противоположностей, из которых состоит наш мир, начинается его новое, иное познание. Но, мой дорогой друг, я должен тебе признаться: с тех пор как мое мышление изменилось, для меня больше не существует однозначных слов и изречений, а каждое слово имеет десятки, сотни значений. Именно здесь и начинается то, чего ты страшишься: магия.

Фридрих поморщил лоб и хотел, было прервать Эрвина, но тот посмотрел на него успокаивающим взглядом и продолжил с большей звучностью в голосе:

— Позволь мне дать тебе с собой что-нибудь в пример! Возьми от меня что-нибудь, какой-нибудь предмет, и смотри на него время от времени понемногу, тогда слова о внутреннем и внешнем скоро раскроют перед тобой одно из своих многих значений.

Он посмотрел по сторонам, снял с выступа в стене маленькую глиняную фигурку с глазурованной поверхностью и подал ее Фридриху. При этом он сказал:

— Возьми с собой это в виде моего прощального дара. Когда эта вещь, которую я сейчас вкладываю тебе в руки, перестанет быть вне тебя и окажется в тебе, тогда приходи ко мне снова! Если же она останется пребывать вне тебя, всегда такой, как сейчас, то тогда и нашему сегодняшнему расставанию суждено быть вечным!