Ирвинг Стоун - Греческое сокровище

— Сама статья или ваше «случайное замечание»? — сухо спросила Софья.

— И то и другое. Я слишком поспешно судил о микенских находках и, что греха таить, немного завидовал. Ваш добрый друг Чарльз Ньютон провел вчера со мной в хранилище три часа, разбирая золотые маски, диадемы, нагрудные пластины. Я ошибался. Это действительно древние вещи. И золото вовсе не тонкое, как я писал, оно массивное и обработано с невиданным мастерством. Я бы не хотел, чтобы между мной и вашим мужем была хоть тень размолвки. Пошлите ему, пожалуйста, вот это письмо, где я отказываюсь от своих слов и приношу извинения.

Софья взяла тонкий конверт и тихо спросила:

— А вы не могли бы сделать такое заявление в газете, опубликовавшей статью вашей супруги?

— Нет, госпожа Шлиман, этого я сделать не могу… Это поставит мою жену в неловкое положение, вызовет нарекания. Насколько мне известно, скоро выходит в свет книга доктора Шлимана о Микенах. Я помещу на нее рецензии в немецких археологических журналах. В них я с гораздо большим успехом восстановлю его доброе имя в наших ученых кругах.

У Софьи гора с плеч свалилась. Поблагодарив Курциуса, она налила ему чашку чая и просто сказала:

— Хотите, я расскажу вам, как мы раскапывали царские могилы?

Добрые вести спешат вместе. Прошло несколько дней, и афинские газеты поместили сообщения о восторженном приеме, оказанном Генри в Королевском обществе древностей в Лондоне. Одна газета прямо писала: «Нужно признать, что Греция не сумела оценить по достоинству этого человека».

А еще несколько дней спустя Софья получила номер «Лондонских иллюстрированных новостей» со статьей о «сокровищнице госпожи Шлиман». Там специально говорилось о ее участии в раскопках.

«Поскольку купол этой гробницы был с давних пор пробит, в общем было известно, что это такое. Теперь же благодаря госпоже Шлиман раскопана и открыта для обозрения вся гробница. Пока ее муж трудился внутри стен акрополя, она вела исследование этого памятника древности…»

Софья читала статью, и к горлу ее подкатывался комок.

Жизнь с Генри Шлиманом, конечно, выдержать нелегко. Но какая это была удивительная жизнь! Жаль, что его нет сейчас рядом.

И как-то ночью, уже в мае, мучаясь бессонницей и одиночеством, она встала, прошла в кабинет Генри, подошла к его столу и написала на древнегреческом стихотворение:

При трезвом дневном свете она перечитала стихи и поняла, что на последний вопрос, видимо, придется ответить утвердительно. От разных ученых обществ Генри уже получил десять приглашений выступить с лекцией. Еще месяц нужно поработать с издателем Джоном Мэрреем и с лучшими английскими граверами Купером и Уимпером, готовившими клише для его книги о Микенах.

Постоянные зубы у Андромахи благополучно прорезались, температура спала. Катинго оправилась от послеродовых осложнений. Госпожа Виктория тоже была на ногах и опять управляла домом, не подозревая, что перенесла сердечный приступ. Софья попросила доктора Скиадарассиса найти хорошую сестру посмотреть за матерью. Уладив домашние дела, она облачилась в свою «Амалию» — греческий национальный костюм: длинная до щиколоток шелковая юбка, синяя в красный горошек, белая блузка из тонкого полотна, короткий жакет и красная бархатная феска. С нею ехала вся компания: Андромаха, Поликсена, Спи рос. В Пирее сели на пароход до Марселя, потом ехали поездом в Париж, где Генри обещал их встретить, чтобы всем вместе переправиться через Ла-Манш.

Им было очень хорошо в гостинице «Лувуа». А уже через два дня они стояли на пороге снятого Генри дома № 15 по Кеппел-стрит, рядом с Британским музеем. Здесь Софью ждало официальное приглашение. Президент Королевского археологического института Великобритании и Ирландии лорд Талбот де Малахид с единогласного одобрения своего совета сообщал: «Миссис Шлиман в самом ближайшем будущем приглашается почтить институт своим присутствием на специальном заседании в 5 часов пополудни. Госпожу Шлиман просят сделать сообщение на любую угодную ей тему».

На этом заседании ей предстояло получить диплом почетного члена Королевского археологического института, одного из самых уважаемых в Англии. Генри сиял от восторга. Софья ударилась в панику.

— Генри, я ни разу в жизни не выступала публично. Что я скажу?

Генри рассмеялся над ее страхом перед публикой.

— Говори, о чем хочешь: о греческом наследии, о наших раскопках в Трое, в Микенах…

— По-гречески надо говорить или по-английски?

— По-английски. Чтобы тебя все поняли. Знаешь, напиши-ка сначала по-гречески. Вырази себя свободно, а потом переведем на английский. Макс Мюллер отшлифует текст. У тебя впереди целых три недели. Твое выступление предполагается всего на двадцать минут.

В их временном пристанище было удобно, но мрачновато. Гостиная выдержана в темно-коричневых тонах, стены столовой оклеены темными лаковыми обоями. Окна в спальне и в нижних комнатах, помимо легких занавесей, задрапированы тяжелыми, синего бархата гардинами, тяжело свисавшими на бронзовых кольцах с массивного карниза красного дерева. В доме не было ни света, ни воздуха. Комнаты заставлены так. что не пройти: громадный рояль, столы, кушетки, кресла, этажерки с цветами, ширмы, горшки с папоротниками, пальмы, резные орехового дерева горки, инкрустированные слоновой костью, тяжелые буфеты с фарфором, вазы с муляжными фруктами.

— Не понимаю, — говорила Софья, — как можно пройти по этому лабиринту в темноте. Генри, сделай для меня одну вещь: сними эти гардины, распахни окна и впусти свет и воздух.

— Боюсь, без лома тут не обойтись. Англичане считают, что свежий воздух вреден для легких.

Весь май держалась прекрасная погода: теплое солнце, прозрачный, искрящийся воздух. Завтрак Софье подавала в постель кухарка, доставшаяся им вместе с домом, и завтрак был плотный, английский: овсянка, яйца, ветчина, гренки, повидло и чай.

— Генри, куда мне столько?! Я утром пью только чашку кофе.

— А ты вообрази себя англичанкой. Прибавить немного в бедрах тебе не мешает, будет на что посмотреть.

Как ни странно, каждое утро она съедала весь этот завтрак. От болезни, подкосившей ее в Афинах, не осталось и следа. Забот у нее здесь не было никаких: кухарка покупала провизию, обсуждала с Генри меню. После завтрака Софья надевала халат, домашние туфли и садилась за письменный стол, который Генри распорядился поставить в углу между южным и восточным окнами библиотеки. Она работала несколько часов подряд, пока было солнце, записывая мысли для первого наброска своей речи.