Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление

— Это не важно, при чем здесь подробности? Одно я твердо знаю, что мы могли быть так счастливы, так счастливы, а вместо этого те два года, которые могли быть лучшими годами нашей жизни, мы испортили, глупо испортили.

— Так счастливы, так счастливы… Испортили, глупо испортили… К чему столько слов?

— А иди ты к черту!

Они прошли уже полпути. По обе стороны дороги тянулись низкие ограды, сложенные из серых камней; над оградами, колыхаясь, свешивались бледно-зеленые, усыпанные колючками лапы кактуса. Дальше вниз уходил сухой, голый и выжженный склон холма с разбросанными по нему низкими и кривыми оливковыми деревьями, меж которыми вдали сверкало море, светло-синее, улыбающееся и однообразное в своей невозмутимой безмятежности. Жена вдруг остановилась и, глядя на полоску моря, простонала: "О, как мы могли быть счастливы! Нам было по двадцать два года, мы только что поженились, мы ни в чем не нуждались. Иногда ночью, когда ты спишь и даже храпишь, я просыпаюсь, думаю об этом и начинаю плакать, плакать при одной мысли о том счастье, которое у нас могло быть и которого у нас не было". В ее словах было столько горечи, что Сильвио почувствовал, как его тоже охватывает горькое сожаление. А что, если она права? Но он тут же овладел собой и спросил с раздражением:

— В чем же, по-твоему, должно было состоять это наше счастье?

Жена, помедлив, проникновенно ответила:

— В том, чтоб вечно любить, обожать друг друга, составлять вдвоем одно неделимое целое.

— Твое счастье надуманно и примитивно, — быстро сказал Сильвио. Знаешь, что оно мне напоминает?

— Что?

— Цветные открытки, которые продаются в табачных киосках, такие цветные, глянцевые открытки. Какой-нибудь напомаженный и разряженный слизняк прижимает к груди девицу с роковыми глазами. А в углу красивенький бантик или роза.

— Дурак.

— Сама дура, раз у тебя такое представление о любви. Хочешь знать, что такое, по-моему, счастье?

— Ничего я не хочу!

— Нет, ты должна меня выслушать.

— Не хочу я ничего знать!

Она заткнула себе уши руками и упрямо смотрела в сторону моря. Разозлившись, Сильвио схватил ее за запястья, отвел ее руки в стороны и быстро проговорил:

— Счастье — это быть самим собой всегда и во всем, без компромиссов, даже ценою самого счастья. Поняла? И мы были счастливы эти два года, потому что любили друг друга, а любовь позволяет мужчине и женщине оставаться самими собой, без фальши, которая тебе так нравится. И несмотря на то, что мы ссорились, ругались, обижали друг друга, мы были счастливы. Поняла?

— Оставь меня!

— И не затыкай себе уши, когда я с тобой разговариваю, поняла? Ты должна слушать, когда я тебе говорю умные вещи, как я выслушивал твои глупости.

— Оставь меня!

Сильвио поцеловал жену в уголок рта, сам не зная, то ли с яростью, то ли с нежностью. Потом он отпустил ее и, как ни в чем не бывало, они пошли дальше. Вот наконец и ограда виллы, покрытая целым каскадом вьющихся побегов с мелкими листочками и маленькими синими цветами. За калиткой виднелась боковая стена дома, белая и гладкая, с прямым карнизом, с водосточной трубой и двумя окнами с зелеными жалюзи. Сильвио посмотрел на окна, это были окна той самой комнаты, где они с женой прожили два года, и почувствовал вдруг, как у него сжалось сердце: да, там они любили друг друга и были по-своему счастливы; это было суровое, беспокойное счастье, но зато не такое придуманное, о каком мечтала она. Жена нетерпеливо сказала:

— Ну что ж, пошли назад.

— Нет, я хочу войти.

— Зачем?

— Затем, что я знаю — в этом доме мы были счастливы, и я хочу снова побывать там, где мы так любили друг друга.

— Хороша любовь!

Сильвио пожал плечами, потом дернул за веревку, и сразу же в глубине сада раздался резкий и такой знакомый звук колокольчика. Они немного подождали, затем за оградой послышался шелест, калитка открылась, и появилась девушка лет пятнадцати, невысокая и стройная, в плотно облегающем ее фигуру свитере с глубоким вырезом на груди и в коротенькой юбке. У нее было лицо взрослой женщины, черные глаза с темными тенями, смотрящие томно и иронически, и пухлые яркие губы.

— Что вы желаете? Синьоры нет.

— Синьора все еще сдает комнаты?

— Да, сдает.

— Мы хотели бы посмотреть,

— Но они все заняты.

— Не важно, мы хотим посмотреть их на будущее.

— Пожалуйста.

Вот сад, старый, густой и запущенный, вот наружная лестница с потрескавшимися ступеньками из узорчатой майолики, усыпанная сосновыми иглами; ветви сосен склоняются над самой лестницей. Девушка сказала что-то о сковородке, стоящей на плите, и убежала. Сильвио с женой поднялись по лестнице и через дверь с цветными стеклами вошли в большую комнату.

Это была их комната, все тут осталось по-прежнему; широкая кровать с рыжим покрывалом, деревенская мебель в английском стиле, красные плитки пола, голые белые стены. В комнате, должно быть, жила какая-то супружеская пара: предметы женской и мужской одежды виднелись повсюду на вешалках, на стульях; на мраморной доске комода были аккуратно расставлены многочисленные баночки с помадой и прочие туалетные принадлежности, на кровати из-под подушки выглядывала ночная рубашка из розовой кисеи и синяя мужская пижама. Сильвио, невольно поддавшись охватившему его волнению, тихо произнес, как бы разговаривая сам с собой:

— И все же я знаю, здесь мы были счастливы.

Жена гневно воскликнула:

— Перестань! Вот, смотри, что я делаю с твоим счастьем. — Наклонившись, она плюнула на пол. Сильвио знал, что это была ее обычная манера провоцировать его и вызывать ссору, и это было совсем не похоже на ту идиллию, которую она рисовала себе в мечтах. Он много раз уже обещал себе не поддаваться на это и сохранять спокойствие, но всякий раз не мог удержаться. Так и теперь, прежде чем он успел отдать себе отчет в том, что делает, он схватил ее за обнаженные полные руки и так встряхнул, что ее пышная грудь, всколыхнувшись от толчка, чуть не выскочила из блузки.

— Это ты не умеешь любить! Ты, вместо того чтобы растрогаться, плюешь в комнате, где мы прожили два гада! — выпалил он прямо в хорошенькое, испуганное и разгневанное лицо.

Он видел, как она в бессильном гневе состроила комичную и грациозную гримаску, и захотел ее поцеловать, но вместо этого оттолкнул ее и швырнул на кровать, и когда она повалилась на нее ничком, наклонился и ударил ее кулаком по плечу. Потом он подошел к окну и стал смотреть в сад. Так он поступал всегда во время их ссор шесть лет назад; и сейчас, вспомнив об этом, он понял, что их любовь еще не прошла, потому что они оба продолжали вести себя точно так же, как тогда. В то время как он, все еще тяжело дыша, думал об обычном, хорошо знакомом ему контрасте между тишиной, в которую был погружен залитый солнцем сад, и смятением, царившим в его душе, он услышал у себя за спиной иронический голос жены: