Кальман Миксат - Черный город

— Раз хотим войны с Гёргеем — давайте выберем не самого старого, а самого молодого из сенаторов.

— Глупости! — заметил богатый медник Кристальник. — Выходит тогда, что бургомистром надо посадить мальчишку Фабрициуса?

— Ну и что же? — выкрикнул из другой группы шорник Конрад Кёнигмайер. — Ума у него достаточно.

— Ума-то, может быть, и хватит! — вставил Лёринц Лудман, старейшина цеха портных. — Да только для такой должности и борода нужна.

— Ну, коли за бородой дело стало, — язвительно ухмыльнулся насмешник Ласло Макхаловский, тучный дворянин, приехавший на похороны из села Макхалфалва, — так уж и быть, пришлю вам из дому козла, выбирайте его бургомистром!

— Тс! — зашикали на них те, кто наслаждался баритоном псаломщика Даниэля Молички, — как раз он в трогательных песнопениях начал прощаться с почтенным покойником (по-венгерски — в честь куруцких властей). Ах, какой дивный голос был у Даниэля Молички! Пением своим он привел в умиление всех женщин, да порой и мужчины не могли удержаться от слез. В особенности, когда псаломщик дошел до следующих строф:

Не плачь, о народ саксонцев, к тебе обращаюсь я! Перед всевышним судьею предстал городской судья. Место его отныне рядом с престолом божьим, Там и за вас словечко он замолвить может…

— Да, неплохой человек был Нусткорб! — переговаривались бюргеры.

— А как мы его ругали, пока он жив был!

Женщины утирали слезы передниками, мужчины поглядывали друг на друга и кивали головами в знак того, что им тоже нравятся самодельные вирши псаломщика. Господин Клебе прямо рыдал, а в промежутках между всхлипываниями, чуть не лопаясь от гордости, пояснял стоявшим справа и слева от него согражданам:

— Это ведь я его привез в Лёче. Голос-то какой! Сокровище! Сущий клад! На моем молиторисе Моличка приехал. Года два тому назад. Всю дорогу напевал моим лошадкам. Им даже овса не хотелось после этого. Да вы сами только послушайте!

А псаломщик продолжал — теперь уже от имени усопшего:

Прощаюсь с тобой, моя гордая ратуша, Комитетской управою ты опозорена…

В толпе пробежало недовольное ворчание. Чей-то сердитый голос выкрикнул:

— Вот негодяй этот псаломщик! Подстрекатель! Даже здесь, возле убиенного, восстанавливает народ против дворянства.

Все сразу стали искать глазами, кто же это крикнул. Оказалось, маленький Кендель, выглядывавший из-под локтя здоровяка Гродковского, который стоял в кучке комитатских чинов. Фабрициус сразу узнал пронзительный голос Кенделя и поспешил к нему.

— А я вас по всей стране разыскиваю, дядя Кендель!

— Что же тебе понадобилось от меня, приятель? — безразличным тоном спросил Кендель. — Вот я здесь, перед тобой, пожалуйста.

— Мадемуазель Отрокочи хотела бы поговорить с вами.

— Откуда это тебе известно?

— Она сама мне об этом сказала.

— А ты кем ей доводишься?

— Вздыхателем! — весело отвечал Фабрициус.

— Ну ладно, ладно! Не говори, не объясняй! — замахал руками Кендель. — Слышал я кое-что об этом. Только знать я ничего не желаю. Хватит! Она хочет со мной поговорить? Хорошо, я загляну к ним в пансион. А чтобы мне не забыть, я занесу это в свой памятный книжка.

С этими словами он вытащил из кармана носовой платок и завязал на нем новый узелок, вдобавок к девяти другим, сделанным по разным поводам.

Кендель, по натуре человек весьма подвижный, не мог, разумеется, устоять на одном месте и поэтому, покинув группу комитатских чинов, тут же затерялся в толпе мастеровых и купцов: одному продал шерсть будущей стрижки, другому предложил купить у него овчины, третьему — свои лёченские дома (знать, пронюхал о предстоявшей осаде города); богатому пивовару Яношу Кёпрецу господин Кендель предложил купить гостиницу в Гёргё (и в этом тоже сказался его тонкий нюх), у Тобиаша Кнеппеля купил свиней, у бондаря Матяша Ранеттера — пятьдесят бочек для своих токайских винных погребов, — словом, стечением народа на похоронах бургомистра воспользовался для выгодных сделок, а в промежутках между ними вставлял небрежным тоном замечания о предстоявших выборах нового бургомистра. В особенности его раздражали разговоры о Фабрициусе.

— Этого еще не хватало! Выбрать желторотого птенца! И кому могла прийти в голову такая дурацкая мысль?

Самолюбивый Конрад Кёнигмайер покраснел и, ударив себя кулаком в грудь, воскликнул:

— Я предложил. Ну и что? И еще раз предложу! Почему я не могу этого сделать? У меня есть голос. За кого хочу, за того и отдам его.

Кендель пренебрежительно махнул рукой.

— Ничего у вас из этого не выйдет.

— Почему не выйдет? — вмешался Лёринц Лудман, старейшина портновского цеха. — Вдруг да соберет он большинство голосов?

Характер Кенделя представлял собой странное сочетание робости и заносчивости. Сейчас в нем верх одержала гордыня.

— Мне-то что! Выбирайте своим бургомистром кого угодно. Не все ли мне равно, будете вы подпоясываться золотым кушаком или соломенным жгутом. Для меня лёченский бургомистр пустяк! Что-то вроде блохи. Да, пожалуй, еще и меньше. Блоха-то хоть укусить меня может, а лёченский бургомистр даже укусить меня не в силах, нет! Но если вы задумаете выбрать бургомистром наглого щенка Фабрициуса, этого я вам не позволю.

Таких речей не мог стерпеть даже смирный аптекарь Йожеф Гиглеш.

— О-о! Сколько важности у вас с тех пор, как вам дали дворянскую грамоту! — ехидно заметил он.

Но Кендель в эту минуту уже исчез. Пробравшись сквозь толпу, он затерялся среди ткачей и начал торговать у старшины их цеха лен нового урожая. А тем временем лёченские патриции ругали Кенделя напропалую.

— Ну и нахал!

— Везде свой вое сует, старый пес!

— А как разговаривает: "Не позволю!" Своей кошке, дурак, приказывай, а не нам!

Кристальник, богатый медник, еще полчаса назад говоривший о кандидатуре Фабрициуса трлько в шутку, одернул свой доломав и возмущенно забасил:

— Вот оно что? Не позволит? Так вот, назло ему буду голосовать за Фабрициуса.

— Ik auk [Я тоже (искаж. нем.)], - подхватил пуговичник Йожеф Буйдошо, дебреценский венгр, четверть века назад переселившийся в Лёче, но за двадцать пять лет так и не выучивший и пятнадцати немецких слов.

— И за что он так ненавидит Фабрициуса? Непонятно! — удивился золотых дел мастер Лёринц Грефф.

— За молодость! Себе-то он уже не может купить ее ни за какие деньги!

Словом, не успели еще окончиться похороны, а угроза Кенделя уже стала всем известна, разнеслась, словно пламя пожара на ветру, и повсюду она вызывала возмущение.

— Чего Кендель-то лезет в наши дела?

— Как это он "не позволит"?

— Хотели бы мы посмотреть!

Имя Фабрициуса, вперемежку с угрозой Кенделя, подхваченное молвой, не сходило у лёченцев с уст весь день до позднего вечера.