Константин Симонов - Живые и мертвые

Пожилая женщина, низко нагнув голову, скребла ножом стол.

– Что это вы? – спросил Серпилин.

– За немцами скоблю, – сказала она, не поднимая глаз и продолжая яростно скоблить. – Нелюди, на столе спали! – Потом разогнулась, вскинула глаза на Серпилина и быстрым, торопливым голосом стала рассказывать, как немцы вчера убили у нее младшего сына: он ночью хотел угнать в лес корову, а они погнались и застрелили. Говорила она быстро, а глаза у нее были такие, словно вот сейчас, как только она до конца все доскажет, он, Серпилин, возьмет и все исправит. Женщины, перебивая друг друга, начали говорить, когда и кого в их деревне убили за то время, что тут стояли фашисты, а Серпилин, прислонясь к притолоке, слушал и наливался новой ненавистью, хотя, казалось бы, к той ненависти, которую он испытывал к немцам, уже нечего было прибавить.

– Товарищ генерал, – оставленный Баглюком автоматчик открыл за его спиной дверь, – двух фашистов в подвале взяли, заховались. Что с ними делать?

– До свидания, – поклонился Серпилин женщинам. – Завтра, как подвезем продукты, понемногу выдадим погорельцам на детей. – Он надел шапку и вышел за автоматчиком. – Где они?

И сразу же увидел немцев. Они стояли между двумя поймавшими их бойцами. Были они в ботинках, в шинелях, в натянутых на уши пилотках, дрожащие, насквозь промерзшие.

– Аус вельхен дивизион? – спросил Серпилин.

Один из немцев ответил, что из сто четырнадцатой.

– Унд зи?

Второй сказал, что он тоже из сто четырнадцатой.

– Вас махен зи хир?

Немцы молчали, но за них, безошибочно поняв смысл вопроса, ответил один из поймавших их бойцов:

– Я так располагаю, товарищ генерал, что это из фейер-команды поджигатели, заблукали в последнюю минуту и сховались.

– Цайген зи ирэ хенде! – строго сказал Серпилин.

Один из немцев отшатнулся, не понимая, чего от него требуют. Другой остался неподвижным.

– Покажите мне руки, – еще раз повторил по-немецки Серпилин, делая шаг вперед.

Немец испуганно протянул ему руки. Стоявший рядом боец хотел даже оттолкнуть немца: чего он сует руки в нос генералу? Но Серпилин остановил его.

– Унд ду? – И Серпилин, нагнувшись с высоты своего роста к рукам второго немца, понюхал их.

У обоих руки пахли керосином. Оба молчали. Один мелко трясся, другой окаменел от отчаяния и неотвратимости смерти.

– Расстреляйте их к чертовой матери! – сказал Серпилин и, отвернувшись, пошел к саням.

На дороге показались фигуры людей, шедших против ветра, закрываясь руками. Один, прибавив шагу, побежал к Серпилину, и сразу же его догнал другой. Это были начальник связи дивизии и командир комендантской роты.

– Наконец-то прибыли! – недовольно сказал Серпилин начальнику связи. – Лучше поздно, чем никогда! Тяните сюда связь! Завтра, глядя по обстановке, по крайней мере с полдня, КП тут будет! И как только свяжетесь, сообщите Ртищеву, что я буду находиться под Воскресенским, пока не возьмем. Как Ртищев, уже в дороге?

– Никак нет, товарищ генерал, – с запинкой ответил начальник связи. – Штаб в дороге, а полковник Ртищев на мине подорвался.

– Ранен? – быстро спросил Серпилин. – Вывезли его?

– На месте убит, товарищ генерал.

– Ох ты, пропасть! – с досадой хлопнул себя руками по задубевшему полушубку Серпилин.

Как он ни гнал от себя эту мысль, но с первой же встречи ему все казалось, что этот Ртищев с его печальными глазами не жилец на белом свете, что убьют его; в глазах читал – и вот накликал! Так-таки убили! Всего на неделю и пережил своего командира дивизии...

Ему было жалко Ртищева и было не по себе от верности собственного предчувствия. Но спросил он только одно:

– Кто заступил? Шишкин?

– Да.

– Передайте ему все, что я вам сказал. А вы, Рыбаков, – повернулся Серпилин к командиру комендантской роты, – давайте к Воскресенскому! Люди замерзли сильно?

– Сильно, товарищ генерал!

Подходившие бойцы сгрудились за спиной командира роты. Это был резерв Серпилина, еще ни вчера, ни сегодня не участвовавший в бою.

– Пятнадцать минут на обогрев – и двигайтесь к Воскресенскому!

– А куда идти? – спросил командир комендантской роты; он думал, что они уже дошли до места, а теперь снова надо было идти вперед.

– Куда идти? Туда, где зарево, где бой идет!

– А по какой дороге? – все еще не совладав с собой, по-прежнему расстроенно спросил командир роты.

– А ни по какой дороге. Вон там зарево – ориентир! На него идите! И не задерживайтесь. Я вас там ждать буду, – сказал Серпилин и, подходя к саням, услышал, как близко, за домом, ударила винтовка раз и другой... Это расстреливали немцев из фейеркоманды.

«Надо будет написать... Теперь уже не только жене Орлова, а и жене Ртищева... Вот как быстро все это делается... – горько подумал Серпилин. Уже сидя в санях, он еще раз посмотрел вперед, на зарево, и с тревогой вспомнил о Баглюке. – Поскорей бы вышел им в тыл. Пока не выйдет, не взять Воскресенского».

Станцию Воскресенское и на самом деле все никак не могли взять. Немцы всякий раз минометным и пулеметным огнем клали в снег нашу поднимавшуюся в атаку пехоту и тем временем жгли дом за домом.

Серпилин вернулся, как раз когда очередная атака захлебнулась и люди снова легли в снег перед самой станцией. Будь под руками хоть несколько пушек, может, и с этими редкими цепочками людей удалось бы ворваться на станцию, подавив огнем пулеметные точки. Но артиллерии не было, она застряла сзади, в метели, и пока не давала о себе знать. Комиссар дивизии, остававшийся здесь, пока Серпилин уезжал с Баглюком, не выдержал и сказал, что поедет сам и хоть за шиворот, а приволочет сюда одну батарею! Он больше не мог видеть, как атака за атакой съедают людей, а станция как ни в чем не бывало горит и горит.

Серпилин не спорил: только бы в самом деле притащил пушки! Батарея была нужна здесь, как жизнь.

Комиссар сел на лошадь и скрылся в метели. А Серпилин приказал остановить атаки. Неизвестно, что будет раньше: подтащат артиллерию или обойдет станцию Баглюк. Но без этого ее не возьмешь.

Мороз все усиливался, но Серпилин не замечал его. Его временный командный пункт был сейчас прямо на путях, в полуверсте от станции, в железнодорожной каменной будке. Но он не заходил туда и все время оставался снаружи, только прикрывшись стеной от мин, которые немцы с недолетами побрасывали в эту сторону. Злой и напряженный, не в силах оторваться от зрелища горящего Воскресенского, он все время продолжал думать о Баглюке. Еще через час, даже по такой погоде, Баглюк должен выйти на шоссе позади немцев, если только его ничто не остановит. А что его может остановить? Два-три прикрывающих шоссе пулемета откроют огонь и остановят! Да еще как остановят! И придется и час и два возиться, пока обойдешь их и уничтожишь! Но даже если Баглюк выйдет вовремя, все равно надо ждать еще час и бессильно смотреть на это пожарище!