Константин Симонов - Живые и мертвые

Синцов промолчал. Нежелание показать себя осторожней этого человека пересилило здравый смысл.

– Не может быть, – через полкилометра повторил Шмаков. – Мне сказали, что наши войска держат оборону по всему Днепру, откуда же на этой стороне могут быть немецкие танки?

Синцов снова промолчал. «Откуда могут быть? – подумал он. – А черт их знает, откуда они могут быть!»

– Вот где-то здесь, направо, должен быть поворот к штабу дивизии, – сказал Шмаков, близоруко приближая к самым глазам планшет с засунутой под целлулоид картой. У него была непоколебимая уверенность впервые ехавшего на фронт человека, что все находится именно там, где это отмечено на карте. – Сейчас остановимся, посмотрим, наверно, есть какой-нибудь указатель.

Но не успел он приказать шоферу остановиться, как тот затормозил сам. Вдалеке, прямо на дороге, один за другим начали рваться снаряды. Дорога, которая до этого была почти пуста, оказалась сразу загроможденной машинами: одни неслись навстречу, другие, подошедшие сзади, поспешно разворачивались. Шофер «эмки», не ожидая приказаний, тоже стал разворачивать машину и вдруг при новом грохоте снаряда ринулся из машины в кювет.

Синцов распахнул уже дверцу, чтоб выскочить и вернуть шофера, но Шмаков вышел из положения проще.

– Сидите, – спокойно удержал он Синцова за плечо и сам, быстро пересев за руль, развернул «эмку» и поставил ее на обочину. Он сделал это как раз вовремя: еще несколько секунд – и их бы смяли несшиеся без оглядки грузовики.

– А теперь вылезем. – Шмаков подошел к кювету и окликнул лежавшего там шофера по фамилии: – Товарищ Солодилов!

Шофер поднялся, испуганно моргая.

– Идите садитесь за руль, – приказал Шмаков.

Шофер понуро вернулся в машину, а Шмаков, не садясь, как-то странно затоптался возле нее на месте, поглядывая вперед, туда, где продолжали рваться снаряды.

Синцов испытал знакомое чувство неприкаянности.

– Слушайте, товарищ батальонный комиссар, – сказал он, преодолевая нежелание первым заговорить о том, что нужно ехать обратно, – давайте вернемся километра на два – на три. Я видел: там по обочинам стоят противотанковые орудия. Найдем кого-нибудь из командиров и узнаем, можно ли проехать в Триста первую.

Говоря так, он боялся, что Шмаков, показавшийся ему при внешней мягкости упрямым человеком, не согласится и они поедут вперед, в неизвестность. Но Шмаков, выслушав его и посмотрев на стоявший впереди над дорогою дым, сел в машину.

– Понимаете, даже нагана нет, не удосужились выдать, – сказал он, словно оправдываясь в том, что согласился поехать назад.

«Как же, очень помог бы тебе твой наган!» – подумал Синцов, забыв о том, как сам нервничал в первый день без оружия.

– Значит, командиров бросили, а сами сбежали, – сказал Шмаков, облокачиваясь о спинку переднего сиденья и сбоку заглядывая в лицо шоферу.

– Что же, судите, раз виноват, – глухо ответил тот, не поворачиваясь.

– Что ж вас судить, просто стыдно – и все. Вы комсомолец?

– Комсомолец, – так же глухо сказал шофер.

– Тем более стыдно, – сказал Шмаков. – У меня сын комсомолец, я бы от стыда сгорел, если б узнал, что он поступил так, как вы.

– А где он, ваш сын? – тихо спросил шофер, и Синцов понял, что все предыдущие слова Шмакова будут для шофера пустым звуком, если Шмакову придется ответить, что сын его где-то в тылу.

– Мой сын был летчиком, бортстрелком. Он убит неделю назад. А что?

– Ничего, – совсем тихо сказал шофер.

– Стоп! – воскликнул Синцов, следивший за дорогой.

Они остановились у поставленного в кювете противотанкового орудия, которое издали казалось выползшим из леса на шоссе островком кустарника. Рядом с орудием сидел полковник без фуражки, с коротко остриженной седой головой и пил чай из термоса.

– Продерните машину на двести метров дальше, – вместо приветствия сказал он, когда Шмаков и Синцов вылезли из машины, – а потом будем разговаривать!

Шмаков приказал шоферу проехать вперед и, кивнув на север, показал полковнику, что там, километрах в четырех, немцы обстреливают шоссе.

– Очень может быть, – сказал полковник, вставая и завинчивая термос.

Выслушав этот спокойный и, как показалось Синцову, насмешливый ответ, Шмаков спросил, не знает ли товарищ полковник, где находится штаб хоть какой-нибудь дивизии.

– Штаб хоть какой-нибудь дивизии? – все так же насмешливо переспросил полковник. Он надел фуражку и, застегнув на термосе брезентовый чехол, повесил его через плечо. – Если хоть какой-нибудь, так поедемте в нашу.

– А какая ваша? – спросил Шмаков.

– А вы кто будете?

Шмаков предъявил удостоверение. Полковник мельком заглянул в него и сказал, что он начальник артиллерии 176-й дивизии, проверял здесь противотанковую оборону и едет обратно в штаб.

– А как проехать в Триста первую? – сейчас же спросил Шмаков.

Полковник пожал плечами и сказал, что штаб 301-й был километрах в восьми к северу, но раз дорогу обстреливают немцы, то до выяснения обстановки туда, пожалуй, нет смысла ехать. И в этом «пожалуй» опять проскользнула спокойная насмешка.

– А мне говорили, что штаб Триста первой ближе, в четырех километрах отсюда, – сказал дотошный Шмаков.

Полковник снова пожал плечами.

– Когда говорили и где говорили?

– В политотделе армии, вчера.

– Поменьше верьте тому, что вам говорили вчера, товарищ батальонный комиссар, не то без учета фактора времени проведете остаток дней в плену. А с белой головой, как у меня и у вас, попасть в плен уж вовсе глупо. Вы тоже лектор? – полуобернулся полковник к Синцову.

– Нет, я из фронтовой газеты.

– А... – без всякого выражения сказал полковник и зашагал к машине длинными, журавлиными ногами в хромовых сапогах со шпорами.

Синцов, Шмаков и сопровождавший полковника капитан – командир дивизиона, – еле поспевая, пошли за ним.

– Скажите коноводу, – садясь на переднее сиденье машины, обратился полковник к капитану, – чтобы привел мою лошадь к штабу.

– Как у вас положение в дивизии? – спросил Шмаков, когда они поехали.

– Положение? – Полковник повернулся и насмешливо приподнял брови. – Положение в целом положено знать только господу богу и командиру дивизии, а я со своей артиллерийской колокольни сужу так: раз пушки есть и снаряды вчера наконец получили, значит, будем драться. Вчера при попытке переправиться перебили роту немцев и потопили шесть понтонов, но это еще не бой.

– Я, когда вышел из Могилева, – сказал Синцов, – слышал за южной окраиной артиллерийский бой.

– Что ж, – сказал полковник. – Значит, Серпилин уже дерется. Вчера с наблюдательного пункта было замечено сосредоточение танков. Но точно не могу сказать, я с утра здесь. А вообще скоро все вступим в бой, деваться некуда.