Петр Боборыкин - Василий Теркин

Сегодня все шло по-другому. К обеду приехали покупатели. Накануне были большие разговоры между отцом и теткой Павлой Захаровной. С ними запирался и Николай Никанорыч. Целую неделю она с ним не оставалась наедине, да его не было и в усадьбе. Только сегодня за обедом он совсем бесцеремонно касался ее ноги, а сам в это время смотрел на отца и продолжал разговаривать с покупщиком. В первый раз Сане сделалось ужасно стыдно: хорошо, что никто не заметил. Стыдно и как будто унизительно. В его обхождении с ней было что-то чересчур нахальное… Значит, он на нее смотрит точно на свою вещь…

Все равно она от него не уйдет… Захочет целоваться с ней — будет целоваться. Доведет ее до всего, что только ему вздумается.

А любит ли он ее? Может быть, только морочит, как дурочку? Он знает, что красив и должен нравиться.

Красив — да! Очень красив! Но почему же нынче за обедом тот приезжий покупатель, Василий Иваныч Теркин, — выговорила она мысленно, — казался ей не то что красивее, а интереснее? Нужды нет, что тетка Павла Захаровна говорила про него, что это какой-то «выскочка» мужичьего рода, что этакие зазнаются и надо им всегда "по носу давать"… Однако и тетка сидела тихонькая и оказывала ему всякое внимание; с него начинали обносить кушанья, отец беспрестанно угощал его вином, и все с ним обходились как с настоящим барином, даже почтительнее, чем с предводителем.

Держит он себя так приятно, и в глазах у него что-то есть особенное. К ней он за обедом обращался, стал ее сразу звать "Александрой Ивановной", точно будто давно знает ее имя и отчество. Выговор у него немножко простой, не совсем барский… Но это ей скорее понравилось.

И такой «богатей»! стр.406

Она подумала словами тети Марфы… Ворочает миллионами! И так про него говорит Николай Никанорыч.

На него Василий Иваныч как будто не очень ласково смотрит, а тетя перед ним рассыпается.

И выходит — он сильнее всех. Отчего? Оттого что у него деньги? Так ведь он не сам скупает леса, а для какой-то «компании». Ему доверяют такие дела. Стало, он — честный и умный.

Тетя Марфа говорила ей, что отцу "до зарезу" нужно продать лес, а может быть, пойдет в продажу и усадьба.

Кто же купит?.. Все он, все этот «выскочка», как называет его тетя Павла? Что же он будет делать с таким большим домом, если поселится здесь? Женится?

Пожалуй, уже женат? Кажется, нет: что-то она припоминает из рассказов Николая Никанорыча.

И выходит, что ей не придется жить здесь барыней. Вдруг как и ничего не останется от обоих имений?.. Неужели Николай Никанорыч от этого и стал так обращаться с нею? Давит ногу под столом, точно свою собственность, а смотрит совсем в другую сторону… Бесприданницы ему не нужно… Он может влюбить в себя и не такую дурочку, как она.

И опять вопрос зашевелился в ней: любит он или так только играет с нею, добивается чего-то?

Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как не бывало ни разу прежде, особенно после угощений в комнате тети Марфы. Сегодня она не выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего дня стыдила ее, что из нее хотят сделать «негодницу» и добиться того, чтобы отец выгнал ее… Она раскричалась на няньку и даже — в первый раз — затопала ногами. А вдруг как это правда?

Саня отошла от дерева и остановилась около запущенной куртины, где рос кустик белых маргариток.

Ей захотелось сорвать цветок. Это была садовая маргаритка, когда-то пересаженная из горшка; белые матовые лепестки шли продольными полосками с обоих краев, и желтый пухлый пестик круглился своей головкой.

— Любит, не любит! — стала выговаривать Саня и маленькими шажками прохаживалась взад и вперед вдоль куртины.

— Не любит! стр.407

Она бросила оборванный цветок, сорвала другой и начала считать старательнее, делая чуть слышные придыхания:

— Любит, не любит!..

Ей еще стыднее и обиднее!.. Она наклонилась над кустом, где на стеблях сидело еще несколько цветков.

Может быть, всегда должно выйти: "не любит". Она стала пересчитывать лепестки. На одном цветке было четырнадцать, на другом — восемнадцать, на третьем — двадцать: все — четные числа.

— Какая я…

Как же можно гадать, если всегда четное число лепестков!.. Когда выдастся с нечетным числом — должно быть, это так же редко, как орех-двойчатка или пять лепестков на цветке сирени. Начать со слова "не любит" — выйдет непременно «любит», и наоборот.

Никогда еще она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она была в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся в сборках, по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно. Ноги мелькали из-под синей юбки, в атласных туфлях с бантиками… Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.

Она сорвала еще цветок, но больше не ощипывала, а загляделась на свою ручку. Ей она показалась смешной, почти уродливой. Но гость — это она заметила — раза два кинул боковой взгляд на ее руки, когда она держала ими нож и вилку.

Голоса стали приближаться. Саня подошла к тому месту, где верхняя возвышенность парка начинала идти под гору, и, стоя за деревьями, глядела вниз.

Все четверо поднимались по одной из балок, не тропинкой, а прямо по склону пригорка между дубами, направляясь к тому месту, где она стояла.

Впереди шел Теркин, опираясь на палку с ручкой из слоновой кости. На его лицо падала тень от низкой черной шляпы. Она могла свободно смотреть на него и не быть замеченной.

Какие у него большие глаза! И совсем не такие, как у Николая Никанорыча. И борода славная… Немножко с рыжиной. Но это ничего!.. А ростом он чуточку ниже отца… И плечи широкие, весь стан — величавый. стр.408

Позади его Николай Никанорыч кажется жидким. И точно он у него на службе… Отец идет немного сбоку и что-то ему показывает. Лицо у него, как всегда, с достоинством; но перед гостем он — хоть и выше его — тоже старается.

Она так и выразилась мысленно: "старается".

Неужели это все одни деньги делают? А он поднимается по крутому склону большими шагами, грудь держит вперед, разговаривает свободно… Его молодой голос доносится до нее. У него такой вид, что не нынче завтра он должен стать хозяином всей этой усадьбы… Она теперь уверена, что иначе не может случиться.

Позади, как-то подскакивая, карабкается тот приказчик или землемер, что привез с собой Василий Иваныч, — она так назвала про себя Теркина, — пухленький и смешного лица… Он за столом ничего не говорил, а только поглядывал на всех своими веселыми мышиными глазками.

Если он землемер, так, значит, Николай Никанорыч — то же, что и он… А этот вроде управителя или приказчика. Тот — "ученый таксатор"; даже и тетка Павла так его называет.