Петр Боборыкин - Василий Теркин

— Покончил, Василий Иваныч.

— И что нашли?

— Порубочки есть… болотца два. Немало и старых гнилых корчаг. Но в общем не плохо.

— А я вас могу порадовать: того жуличка в красном галстуке сегодня же фьють!

— Подорожную изволили прописать ему?

— Прописал.

Хрящев присел сразу на корточки и сбросил на траву свой белый картуз. Лицо его повела забавная усмешка с движением ноздрей. Теркин рассмеялся.

— Василий Иваныч!.. Кормилец!.. Позвольте вас так по-крестьянски назвать. Ей-Богу, я не из ехидства радуюсь… Только зачем же к вашему чистому делу таких мусьяков подпускать!.. стр.452

И, точно спохватившись, Антон Пантелеич нагнулся к

Теркину и шепотом спросил:

— Как же… к милой барышне сами подниметесь или мне прикажете ее успокоить?

— Я сам.

Одним взмахом встал на ноги Теркин и оправился.

— Александра Ивановна там, в аллее?

— Так точно. Около беседки ее найдете. А мне позвольте здесь маленько поваляться. Очень уж я полюбил этот парк, и так моя фантазия разыгрывается здесь, Василий Иваныч… Все насчет дендрологического питомника…

— Будет и питомник… Как вы называете? Ден… Ден…?

— Это по-ученому: дендрологический, а попросту: древесный.

— Все будет, Антон Пантелеич. Все будет! — радостно крикнул Теркин и почти бегом стал взбираться по откосу, даже не цепляясь за мелкую поросль.

Наверху мелькнуло светлое платье Сани. Она шла к беседке. Там началось их объяснение с Серафимой какой-нибудь час назад.

Почему-то — он не мог понять — вдруг, в свете жаркого июльского дня, ему представился голый загороженный садик буйных сумасшедших женщин, куда он глядел в щель, полный ужаса от мысли о возможности сделаться таким же, как они. И не за Серафиму испугался он, а вон за ту девчурку, за ту, кого она назвала презрительным словом «суслик». Не пошли его судьба сюда — и какой-нибудь негодяй таксатор в красном галстуке обесчестил бы ее, а потом бросил. Она стала бы матерью, не выдержала бы сраму — и вот она на выжженной траве, в одной грязной рубашке, и воет, как выла та баба, что лежала полуничком и что-то ковыряла в земле.

Дрожь прошлась по нем с маковки до щиколок, когда этот образ выплыл перед ним ярко, в красках и линиях. Он в эту минуту был уже на краю обрыва… Точно под захватом страха за Саню, он бросился к ней и издали закричал:

— Александра Ивановна, Александра Ивановна! Я здесь!

Саня — она уже подходила к беседке — быстро обернулась и ахнула своим милым детским "ах!..".

Теркин подбежал к ней и повел ее в беседку. стр.453

Оба они видны были с того места, под дубком, куда перебрался Антон Пантелеич. Его белый картуз лежал на траве. Загорелый лоб искрился капельками пота… Он жмурил глаза, поглядывая наверх, где фигуры Теркина и Сани уже близились к беседке.

Юмор проползал чуть заметной линией по доброму рту

Антона Пантелеича… Потом глаза получили мечтательный налет.

"Так, так! — думал он словами и слышал их в голове. -

Мать-природа ведет все твари, каждую к своему пределу… где схватка за жизнь, где влюбление, а исход один… Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян ползет злак, и родится человек, и душа трепещет перед чудом вселенной!.."

Стены беседки, обвитые ползучими растениями, скрыли пару от глаз его. Он тихо улыбался.

Грудь Сани заметно колыхалась и щеки пылали. когда Теркин вел ее усиленно к беседке.

— Милая моя барышня, вы меня искали?..

Беспокоились?

Под взглядом его больших глаз она еще сильнее смутилась; губы ее раскрывались в усмешку ласкового и точно в чем-то пойманного ребенка.

Ее послали узнать не о том, не приключилось ли чего с Василием Иванычем, а не вышло ли какой «каверзы» от этой дамы, не расстроилось ли дело продажи.

Лгать Саня не умела.

— Милый Василий Иваныч! — она взяла его за обе руки и отвела голову, чтобы не расплакаться. — Папа боится… и тетка Павла также… вы понимаете… Думают — что-нибудь эта дама насчет имений… вы понимаете…

Папу жалко… ему нужно продать.

— А вам самим жалко усадьбы, жалко парка?

— Да… жалко.

Слезинки задрожали на ресницах.

— И вы на меня смотрите как на хищного зверя какого? Возьмет да и пожрет ваше родное гнездо!

— Нет! Нет! — Саня начала трясти его за руки. Не думайте так! Вы добрый! Вы хороший!.. Они говорят: больше вас никто не даст. Но вы спрашиваете, жалко ли? Как же не жалеть! стр.454

— Сядьте, сядьте! — усаживал ее Теркин, не выпуская ее рук из своих. — Лгать не умеете! Милая… Вы ведь ребеночек. Дитятко! — так на деревне говорят. Не то что мы все, великие грешники!

— А я-то!

Этот возглас вырвался у Сани порывисто, вместе с движением головы, которую она еще сильнее отвернула, и одну руку высвободила, чтобы вынуть платок и утереть глаза.

— Вы-то?

— Да, я, я, Василий Иваныч… Вы со мной как друг обошлись… как старший брат… Думаете, я безгрешная, херувим с крылышками, а я гадкая!

— Ну, уж и гадкая!

— Гадкая!

Саня выдернула и другую руку и обеими ладонями закрыла лицо.

— Что же вы такое натворили?

— До вас мне не было стыдно… Я позволяла…

— Целовать себя? — подсказал Теркин, и его этот вопрос пронизал жутким ощущением… Ему не хотелось, чтобы она ответила: "да".

— Позволяла! — шепотом выговорила Саня, и слезы перешли в рыдания.

Сквозь них он различил слова:

— Будете презирать… Тетка Павла говорит: "развратная девчонка"… Неужели правда? Господи!

И у него навернулись слезы. Он не выдержал, схватил ее за руки, потом притянул к себе и горячо, долго поцеловал в лоб.

Рыдания прекратились; она только чуть слышно всхлипывала.

Ни одной секунды не подумал он: "Что ты делаешь?

Ведь ты судьбу свою решаешь, под венец хочешь вести этого "суслика"!"

"Суслик" стал ему в несколько минут еще дороже. Никакого прилива мужской хищности он не почуял в себе. Только бы утешить Саню и поставить на честный путь.

Она вся затихла, и в груди у нее точно совсем замерло. И так сладко было это замирание. Радость охватила ее оттого только, что "милый Василий Иваныч" знает теперь, в чем она гадко поступала, что он простил ее, не отвернулся от нее, как от развратной девчонки. Никакой надежды быть его невестой не стр.455 промелькнуло перед ней. Она забыла даже, как ее десять минут назад схватило за сердце от приезда нарядной красавицы.

Когда Теркин целовал ее в голову, он почувствовал, до какой степени она далека в эту минуту от всякого девичьего расчета… И он умиленно взял ее опять за руки, поднес их к губам и долго глядел ей в глаза, откуда тихо текли слезы.

— Дитятко! — повторил он мужицким звуком. Дитя малое… неразумное!.. Все это стряхнули вы разом… И следа не будет. Все уладим. Не разорять я ваше гнездо пришел, а заново уладить!