Петр Боборыкин - Василий Теркин

Крепко она ему полюбилась. Ночей не спал; сколько проугощал актеров, чтобы только с ней познакомиться. И знакомство это вышло такое милое, душевное. Еще одна, много две недели, и наверно они бы объяснились. Его удерживало то, что она несомненно девушка, совсем порядочная: так заверяли его и приятели- актеры.

Вдруг она заболевает корью. А его патрон, железнодорожный подрядчик, услал в Екатеринбург депешей.

— Любезнейший, — спросил он хозяина цирюльни, садясь в кресло перед зеркалом, — вы знаете, где тут актрисы живут?.. Наверно, в номерах поблизости? стр.163

— А вам кого, господин? — солидно осведомился парикмахер.

— Госпожу Больщову.

— Надо спросить вон в той гостинице… наискосок, вправо от театра.

У подъезда номеров, обитого тиком, в доме, полном лавок, стоял швейцар в серой поддевке и картузе, довольно грязный, с масляным, нахальным лицом.

— Артистка Большова? — спросил его Теркин, протягивая руку к двери, забранной медными прутьями.

— Здесь, пожалуйте!

Швейцар ухмыльнулся.

— В котором номере?

— Я вас провожу. Во втором этаже.

Они поднялись по чугунной лестнице.

— Сюда, в угол пожалуйте, — пригласил швейцар. — Вот в этом самом, двадцать восьмом номере.

Ключ тут. Да я и не видал еще их. В театр им рано…

Уходя, швейцар остановился и прибавил:

— За беспокойство, ваше сиятельство!

Теркин дал ему на водку, но повторил, покачав головой:

— За беспокойство! Теплый вы здесь народ!

Он постучал в дверь и только что взялся за ручку, его остановил вопрос:

"А Серафиме ты скажешь про этот визит?"

"Отчего же не сказать!" — ответил он весело и смело отворил дверь.

Изнутри его никто не окликнул.

"Как бишь ее зовут?" — подумал он и сразу вспомнил:

Надежда Федоровна.

В темной передней висело под простыней много всякого платья.

— Кто там? — спросил женский голос, точно спросонок.

Голоса Теркин не узнал: он был контральтовый и немного хриповатый.

— Надежда Федоровна у себя? — громко выговорил

Теркин и остановился перед занавеской, висевшей в отверстии перегородки.

— У себя, у себя!.. Кто это?.. Подождите минуточку! стр.164

Послышался скрип мебели и стук туфель-шлепальцев.

Вероятно, она лежала и теперь оправляется перед зеркалом.

— Можно? — спросил он так же весело, проникая в первую половину номера, отделенную от спальни перегородкой.

— Можно, можно!.. Ах, Боже мой! Да кто это?

Актриса выставила сперва одну голову в скважинку портьер, спущенных с обеих сторон.

Курчавая голова, полные щеки, большие серые глаза, ласковые и удивленные, и рот с крупными и совсем белыми зубами — все всплыло перед Теркиным точно в рамке портрета.

— Надежда Федоровна! Неужто не узнали?

— Ах, Боже мой!.. Вася Теркин!.. Да?..

Половина портьеры распахнулась, и она выскочила в батистовом пеньюаре, с помятой прической. Она показалась ему выше ростом и втрое полнее. Белая шея и пухлые руки промелькнули перед ним, и он еще невзвиделся, как эти пухлые руки очутились на его плечах.

— Голубчик! Как я рада! Похорошел ужасно!

Руки спустились и взяли его за локти. И свое полное возбужденное лицо, все еще с «ангельским» оттенком, она близко-близко подставила к нему, поднявшись на цыпочки.

— Поцелуемся на радостях! Мы ведь старые-старые друзья!..

Легкая хрипота в ее голосе не пропадала, но тон был милый, задушевный и простой, слишком даже простой, на оценку Теркина.

Они поцеловались три раза, по-крестьянски.

И вдруг она, высвободив одну руку, провела ею по своим губам, как делают бабы и деревенские девки, когда напьются квасу или проглотят стаканчик водки.

— Скусно! — выговорила она по-волжски и дурачливо покривила носом. — Господи! Он сконфузился… Что, мол, из Большовой стало. Была великосветская ingenue… а тут вдруг мужик мужиком. Эх, голубчик! С тех пор много воды утекло. Моя специальность — бабы да девки. Вот сегодня в «Ночном» увидите меня, так ахнете. Это я у вас на Волге навострилась, от Астрахани до Рыбинска включительно. Ну, садитесь, гость будете!.. стр.165

Она усадила его рядом с собою на диван, держала руку в его руке, оглядывала его с гримасами и смешливо поводила носом.

— Красавец мужчина!.. Нечего и говорить! Не устоишь… Никак не устоишь!

Ее курчавая голова, короткий носик, ласковые глаза мелькали перед ним и настраивали на игривый тон; только он все еще спрашивал себя:

"Неужели это та самая барышня хорошей фамилии?"

— Да, — выговорил он, наклоняясь к ней, — немало воды утекло. Вон вы какая гладкая стали!

— Расплылась? — быстро спросила она серьезнее. -

Подурнела?

— Уж сейчас и подурнела!

— А ведь вы, милый человек, по мне страдали… ась? Помните? У нас тогда совсем было дело на мази. И почему оборвали вдруг?

— Забыли?

— Ей-Богу! Точно отрезало!

Он напомнил ей, как она заболела, а его по делам услали в Екатеринбург.

— Верно, верно. Потом я об вас часто вспоминала… честно/й человек! Видите, сейчас вас узнала, вспомнила и фамилию, — а память у меня прескверная становится. Как же вы ко мне-то попали? Это очень, очень мило! Пай-мальчик! За это можно вас поцеловать.

Ее сочные губы чмокнули его в щеку, и правая рука легла на его плечо.

"Актерка, как есть актерка!" — подумал Теркин.

Он видел, что прежняя Большова умерла. Это уже гулящая бабенка. Скитанье по провинциальным театрам выело в ней все, с чем она пошла на сцену. Его подмывала в ней смесь распущенности с добродушным юмором. И наружность ее нравилась, но не так, как пять лет назад, — по-другому, на обыкновенный, чувственный лад.

Через пять минут они сидели еще ближе друг к другу. Ее рука продолжала лежать на его плече. Она ему рассказывала про свое житье. Ангажементы у нее всегда есть. Последние два сезона она «служила» в Ростове, где нашла хлебного торговца, глупого и "во хмелю благообразного". Он ее отпустил на ярмарку и сам приедет к концу, денег дает достаточно и даже поговаривает о «законе», но она сама не желает. стр.166

— Да что это мы все всухомятку? — вскричала Большова. — У меня и горло пересохло. Позвоните-ка, голубчик.

Пришедшему коридорному она приказала подать сельтерской воды и коньяку.

— Старого! Слышите? Брандахлыста мы пить не будем.

В номере было душно, и Теркину хотелось пить.

Когда принесли все, Большова налила себе коньяку в стакан больше чем на треть и выпила духом.

Теркин поглядел на нее.

— Вы вот как? — спросил он.

— Да, голубчик; с волками жить — по-волчьи выть… Вы плохой питух?

— Плохой.

— А я…

Она запнулась и налила себе еще коньяку и немножко воды.

— Употребляете? — спросил Теркин.

Струйка жалости к бывшему предмету его увлечения проползла и тотчас же перешла в нездоровое любопытство: ему хотелось знать, насколько она пала.