Петр Боборыкин - Василий Теркин

— И все это пережила ваша обитель!

— Как видите, стоим все на том же месте, куда и достославный угодник земли русской, князь Александр

Ярославич Невский, приходил на поклон иконе Пресвятой Девы… И после ига татарского, и после упразднения стола князей кладенецких обитель наша под охраною Владычицы не оскудевала… Чт/о сталось с татарами?

— Халаты продают!

— Именно! — Настоятель громко рассмеялся. — А что они и у нас долгое время хозяйничали, на это до сей поры есть указания. Изволите помнить пригорок-то, позади бывших прядилен, зовется «Баскачиха». Значит, там баскаки ханские проживали и производили свои зверские вымогательства.

Настоятель сдержал себя и спросил:

— Коли вам желательно ознакомиться с нашими посильными трудами, я с великой радостью… У меня и к печати приготовлено кое-что для губернских ведомостей. Ежели угодно, так я велю позвать отца эконома: отец-то казначей должен по делу маленько отлучиться.

— Вы не беспокойтесь, — перебил Теркин, — я к вам еще заверну… завтра утром.

— А спервоначалу желаете… праху родителей поклониться… панихидку отслужить?

— Они не здесь лежат, — ответил Теркин. — Отец после ссылки выселился отсюда.

— И домик свой оставил. Продал, что ли?

— Да, он у него давно был собственный, еще при графском управлении.

— А теперь кто им владеет?

— Не знаю, право, в точности.

— Так вам надо первым делом к Мохову, Никандру

Саввичу. Его дом не изволите знать где?

— Нет, не знаю. За мной сюда извозчик заедет… Николаем зовут.

— Он довезет. А во всяком случае отец эконом стр.299 вам укажет. Вот я сейчас спосылаю за ним. У него досуг найдется. К Мохову первым делом. Он вас к себе перетащит, коли моей кельей не угодно будет воспользоваться… И в училище, и в земскую больницу он вас свезет.

— С раскольничьей молельной вы, разумеется, не находитесь в сношениях?

— Она нас чурается, а не мы ее. Однако с попечителем ее

— слыхали, чай, на ярмарке — с богатеем Кашедаевым, встречались и беседовали… Он им и богадельню возвел на дворе молельни. Если поинтересуетесь, отец эконом познакомит вас с миссионером из бывших старообрядцев; поди, он еще не уехал вверх по Волге на собеседование… Проще к становому заехать: он вам даст от себя рекомендацию к одному из начетчиков.

Они с полицией нынче в ладах живут, — прибавил настоятель, тонко усмехнувшись.

— А распри в крестьянском обществе все по-прежнему? — спросил Теркин и поднялся со стула.

— Все те же междоусобия. Одни гнут на городовое положение — и во главе их Никандр Саввич. Он вам все расскажет обстоятельно.

— Ссудосберегательное товарищество рухнуло?

— Давным-давно. Только одна пущая смута и плутовство великое вышли. И хороший молодой человек из-за этого дела загубил себя.

Теркин сейчас же вспомнил и спросил:

— Тот? Аршаулов? Почтмейстера сын?

— Он, он! Сколько лет, — настоятель сразу понизил тон, — сидел в заточении и провел в ссылке, да и теперь находится под присмотром, в бедственном положении.

— Где?

— Здесь, никак! Мать — старуха, должно, имеет в Кладенце пенсию ничтожную. Вымолила у начальства сюда его, знаете, на место жительства перевести. Так ведь пить-есть надо, а у него, слыхал я, чахотка. Какой же работой, да еще здесь, в селе, может он заняться? Уроки давать некому, да он, поди, еле жив.

Глаза Теркина возбужденно замигали.

— Где же мог бы я, отец настоятель, справиться о нем? Судьба его достойна сострадания!

— Где? — протянул настоятель. — Да первым делом у станового. Ведь это его подначальная команда — такие-то господа. Становой у нас не спесивый и довольно стр.300 но обстоятельный. Фамилия — Вифанский, Мартирий Павлович.

— Из духовного звания?

— Весьма! — Настоятель подмигнул. — Сейчас и по говору увидите. Из здешних же заволжских палестин. Так я сейчас распоряжусь, Василий Иваныч.

Настоятель подошел к двери в гостиную и крикнул:

— Отец казначей!.. повремените еще маленько.

Потом он послал служку за экономом.

— Вот и ваш извозчик! — он указал Теркину в окно на двор, куда въехал Николай на своей долгуше.

— А где твой двор, Николай?

Извозчик попросил у седока позволения заехать домой "попоить лошадку". Они уже побывали в разных местах и отца эконома подвезли обратно к монастырю.

— Вон на самой круче, кормилец. Дальше и дороги нет! — ответил Николай, указывая кнутом.

— Ладно, над нами не каплет.

Побывали они с отцом экономом, тихим стариком из простого звания, сначала в образцовом училище и в земской больнице, потом заехали на квартиру станового. Его не оказалось дома: куда-то отлучился, на селе; но к обеду должен был вернуться; оставили у него записочку от отца настоятеля. Заехали к Мохову.

Тот тоже уехал на пристань. Предлагал эконом побывать и у миссионера, коли желательно насчет раскола побеседовать, но Теркин отложил это до другого раза. Ему захотелось остаться одному, да и монаху пора было к трапезе. От монастыря спустились они к тому проулку, где стоял двор Ивана Прокофьича. На перекрестке Теркин сошел с долгуши и сказал Николаю, чтобы он подождал его около номеров Малыш/ова, а сам он дойдет туда пешком. Сердце у него заекало в груди, когда он стал спускаться по проулку… Вот забор вдоль сада одного раскольника, богатого торговца, с домом на дворе. Тот же мезонин выглядывает из-за лип сада, только крыша зеленая, а не буро-красная, какою прежде была. Дорога врезалась в пригорок, и два порядка, справа и слева, поднимаются над нею. Избенки все больше в три окна, кое-где в пять, старые, еще «допожарные», как здесь называют. Эта стр.301 возвышенная часть Кладенца и есть та «Полонная», где, по толкованию отца настоятеля, селились взятые "в полон" инородцы — мордва, черемисы, камские и волжские болгары. Теркину вспомнились лицо, рост и вся посадка Ивана Прокофьича; они выплыли перед ним до такой степени ярко, точно он смотрит на него на расстоянии двух аршин. Было в нем, в его неправильных чертах, пожалуй, что-то инородческое, не коренное русское. Может, и пылкий свой нрав он унаследовал от какого-нибудь предка, жившего в лесах и пещерах еще при Александре Невском или Юрии Всеволодовиче, князе кладенецком.

И жалость к старику разлилась по нем, — жалость и сознание своей собственной дрянности. Разве Иван Прокофьич способен был пойти на такие сделки с совестью, на какие он пошел?.. И если он теперь отделался от срама — от денег Калерии, все-таки он на них в один год расширил свой кредит, пошел еще сильнее в гору. А старик его не знал никакой жадности, еле пробивался грошовым спичечным заведением, поддерживал бедняков, впал сам в бедность: если б не сын, кончил бы нищетой, и даже перед смертью так же радел о своих "однообщественниках".