Рэй Брэдбери - Все лето в одну ночь

— Большой вымахал, не поднять! — Дед подбросил его к сверкающей люстре.

Сидевшие за столом постояльцы рассмеялись, не выпуская из рук вилки и ножи. Десятилетний Дуг был пойман в воздухе и усажен на стул; бабушка налила ему поварешку обжигающего супа. Сухарики, если надкусить, хрустели, как снег. Кристаллы соли играли не хуже бриллиантов. А в дальнем конце стола, опустив по обыкновению взгляд серых глаз на свои руки — то помешивающие ложечкой кофе, то отламывающие кусочек имбирного печенья, чтобы положить на него чуть-чуть масла, — примостилась мисс Леонора Уэлкс.

С мисс Леонорой Уэлкс мужчины никогда не сидели на садовых качелях и не ходили летними ночами гулять в городской овраг, так что ей оставалось только провожать взглядом летний дрейф парочек по темным тротуарам, и у Дуга от этого сжималось сердце.

— Здрасьте, мисс Леонора, — обратился он к ней.

— Здравствуй, Дуг. — Ее ответ пролетел над курганами дымящейся еды, и жильцы на мгновение повернули головы, но тут же продолжили обычный ритуал.

«О, мисс Уэлкс, — думал он, — мисс Уэлкс! Всадить бы каждому из этих едоков серебряную вилку в бок, чтоб вели себя уважительно, когда мисс Уэлкс просит передать масленку. А то ведь даже не поворачиваются в ее сторону — треплются между собой. На люстру и то обращали больше внимания, чем на мисс Уэлкс. „Красивая, правда? Просто блеск!“ — кричали наперебой».

Но они не знали мисс Уэлкс так, как знал ее он. Она сверкала разными гранями почище хрустальной люстры, если смотреть под правильным углом: только развесели — и ее смех зазвенит на открытой летней веранде мелодичными китайскими колокольчиками. Но нет, для постояльцев она была — что паутина на стенке или пыль под ногами, и Дуглас, готовый провалиться сквозь землю, вжимался в стул и не сводил с нее глаз, пока расправлялся с супом и салатом.

Из своих комнат спустились, щебеча, три молодые женщины, припозднившиеся к ужину. Эти всегда приходили последними, как примадонны, выплывающие на сцену из-за потертой бархатной кулисы. Они завели манеру брать друг дружку за плечи и разглядывать, чтобы удостовериться, ровно ли нарумянены щеки, не выбилась ли прядочка из прически, не склеились ли ресницы, накрашенные тушью из особой коробочки, куда требовалось прежде поплевать; после такой проверки все трое еще немного медлили, расправляли юбки и только тогда представали перед публикой, а мужчины-постояльцы разве что не устраивали овацию.

— Приветик, Том, Джим, Билл. Джон, Питер, приветик!

С набитыми ртами, пятеро поименованных вскакивали из-за стола и выдвигали стулья для молодых прелестниц; от общего хохота люстра издавала мученический стон.

— Смотрите, что я получила!

— Поглядите, что у меня!

— А у меня — вот что!

Дамочки хвалились подарками, непременно распаковывая свертки за общим столом. Ну, ладно, сегодня было Четвертое июля, но и в другие хоть чем-то примечательные дни происходило то же самое — они развязывали ленточки и восклицали: «Ах, зачем же, право!» Даже на День памяти павших были подарки, вот ведь до чего доходило. На дни рождения Линкольна, Вашингтона и Джефферсона, на День Колумба, на пятницу тринадцатого числа. Анекдот, да и только. А однажды им преподнесли сувениры в обычный будний день, причем с записочками: «По случаю понедельника!». Это событие вспоминали потом еще полгода.

Сейчас они, гремя коробочками, дергали банты кроваво-красными ногтями, а в отдалении, где соединялись два берега едоков, сидела мисс Леонора Уэлкс, которая и так-то ела небольшими кусочками, а теперь еще более замедлила трапезу, неслышно положила вилку и ждала, когда под хрустальным светом люстры откроются взору новые подношения.

— Духи! В звездно-полосатом футляре!

— Ароматические соли для ванны, а флакон в виде шутихи!

— Конфеты! Уложены столбиками, как хлопушки!

Все выразили восхищение.

Мисс Леонора Уэлкс тоже сказала:

— Какая прелесть.

И почти сразу:

— Спасибо. Замечательный ужин.

— А десерт не будете? — удивилась бабушка.

— В меня больше не поместится. — С этими словами мисс Уэлкс, улыбаясь, выскользнула из-за стола.

— Понюхайте! — вскричала одна их дамочек, проведя откупоренным флаконом под мужскими носами.

— Ах! — восхитились все разом.

Дуглас пулей вылетел из дверей; створки еще не успели сомкнуться у него за спиной, а он уже — в шестьдесят восемь прыжков, босиком — пересек прохладную зеленую лужайку. В кармане позвякивала мелочь — остаток от суммы, скопленной на праздничные хлопушки, причем остаток весьма приличный. Босые ступни зашлепали по нагретому солнцем асфальту, перебежали через дорогу и остановились перед витриной лавки миссис Зингер, где красовались разложенные красными кругами чертики, торпеды в опилках, десятидюймовые петарды — такие кому хочешь голову снесут и на дерево закинут вместо футбольного мяча, — а рядом девятидюймовые — эти могут консервную банку зафитилить аж на солнце, — и огненные шары — большая редкость, красотища, прямо как усталые бабочки, красные, белые, синие, сложившие шелковистые крылышки, но готовые вспорхнуть, напитаться теплым воздухом и улететь в летнюю ночь, прямо к звездам. Да, много там было ценных вещей, так бы и рассовал их по карманам, но почему-то, стоя у витрины и пересчитывая монеты — десять, двадцать, сорок центов, доллар семьдесят, — бережно хранимые, заработанные стрижкой газонов и кустарников, он оглянулся на бабушкин дом и нашел глазами самое верхнее окошко под маленьким зеленым куполом, затворенное даже в жару и вечно полуприкрытое шторами. Окошко мисс Уэлкс.

Через полчаса на улицу начнут дружно, как летний ливень, высыпать мальчишки; голые пятки дождевыми каплями застучат по тротуарам, а руки будут сжимать всякую пиротехнику, хотя обожженные большие пальцы, пропахшие серой и гарью, и без того замотаны маленькими тюрбанчиками пластыря; его тоже закружит горящая карусель, когда ребята станут размахивать бенгальскими огнями, чтобы расцветить летнюю духоту искристой вязью своих имен и судеб, оставляющей после себя огромные белые знаки — их светящийся след можно разглядеть из окна хоть в три часа ночи, когда не спится после такого дня и такого вечера. Через полчаса он станет владельцем сокровищ: в нагрудные карманы перекочуют торпеды, а денежки — тю-тю. Но это — потом. А пока он крутил головой, переводя взгляд от верхнего окна в бабушкином доме к магазинной витрине, которая ломилась от взрывчатых чудес.

Не перечесть, сколько раз зимними вечерами он входил в каменное здание городской библиотеки и видел там мисс Уэлкс: у локтя — штемпельная подушечка, в руке — лиловый каучуковый штемпель, а за спиной — необъятные книжные стеллажи.